Сочинения
вернуться

Поплавский Борис Юлианович
Шрифт:

Звёздный яд

Иде Григорьевне Карской

В гробовом таинственном театре Неземные на столах лежали. Их лечил профессор Мориатри От желанья жить и от печали. В классе был один самоубийца. Он любил с ним говорить о розах, А другой боящийся разбиться Углублялся с ним в свои неврозы. А Ник Картер утром приходил. Он смотрел сквозь лупу в очи мертвых Размышлял: Профессор здесь вредил. Он разведал адрес самых гордых. Каждой ночью в бездну прилетая, С золотой звездой в кармане фрака Здесь смеясь, грустя и сострадая Он поил их звездным ядом мрака. Синие смотрели в океаны, Черные на башне звали ночь. Белые спускались за туманы, Алые в зарю летели прочь. А Ник Картер под дождем рыдал: Ведь не усмотрел, а как старался, Но профессор вдруг покинул даль, И к нему со скрипкою подкрался. Бедный сыщик тихо вытер слезы. Прямо в сердце револьвер приставил. И случилась с ним метаморфоза Ангелом он этот лик оставил.

Саломея I

Тихо ангел гасил фонари. Вот еще один там погас. Синий, белый в лучах зари Проскакал надо мной Пегас. Странный призрак в бледном огне Отдалился он и исчез. Кто-то страшно крикнул в окне При паденье последних звезд. Город спал на больших якорях На канале, что пуст и мал. Далеко в рассветных морях Утонувший кораблик спал. Это детство мое отошло В океан голубой без предела. Свесив ноги в черном трико Смерть махала на мачте белой. На корме был прекрасный флаг Бледно-алый с звездой золотой Но высоко почти в облаках Смерть лежала черной фатой. Саломея! Бушует рок, Развевает флаги судьба. У твоих остроносых ног Умирает в песке звезда. Голубой и смешной матрос Отравился вином из роз, А высокий его пароход Мимо мола ушел в поход. Он напрасно бежит по земле, Все пытаясь кричать, свистеть. Смерть играет в саду на трубе, Звон сиреней несется с аллей. Пожалей, его пожалей! Помоги ему умереть.

Саломея II

Розовеет осенний лес. На холмах, я плачу, я жду, Саломея, Тебе с небес Посылает детство звезду. Ты живешь на лесистой горе, Где над замком флаги грустят, Дремлют карлы в высокой траве Над стенами стрижи свистят. Дальний берег окутан мглою, Душный вечер горит, горит. Там, где море слилось с рекою, Уж маяк неземной царит. Голубой и смешной матрос Нагружает свой пароход Миллионами белых роз, И уходит с зарей в поход. Саломея! Слышишь, трубит Пароход у земных маяков? Нынче ночью в бурю судьбы Он уходит без моряков. Будет детство свое искать, Никогда его не найдет. В океане, где спит тоска, Разобьется о вечный лед. Буря рока шумит в сиренях. Голос с моря: «Я жду, я жду!» Саломея на зов сирены Вознесла над землей звезду. На огромной башне железной, Вся в раздумье, смотрит в туман; Брось ее в голубую бездну, Отпусти корабль в океан. Безвозвратно плаванье юных, Голубых и смешных сердец. Волны всходят по лестнице лунной, Голос с моря: «Конец! конец!» Все мгновенно, все бесконечно; Ветер встречный, прощай, прощай. Напевая в сиренях млечных Буря смерти несется в рай.

1929

Розы Грааля

Ольге Николаевне Гардениной

Спала вечность в розовом гробу. А кругом все было тихо странно. В синюю стеклянную трубу, Ангелы трубили про судьбу В изумрудном небе утром ранним. В темном доме призрак спал на стуле, На рабочий стол облокотясь. А в большом окне огни июля Молча гасли, медленно тонули, На огромной глубине светясь. Высока заря над Ронсевалем, Неподвижен вечер, кончен путь. За стенами рыцари Грааля Розу белую в снегу сорвали И кого-то улыбаясь ждут. Осветил закат святые своды. Высоко на башнях спят цари. А над ними в ясную погоду Корабли весны идут как годы С них играет музыка зари. Колокол отбил часы разлуки. Высоко в горах сияет осень. Подойдет к дверям, забудет муку, И в землей испачканную руку Вложит розу золотой оруженосец. Тихо скажет лето миновало. Повернулся золоченый шар. Посмотри как все возликовало! Лишь цари прочли в закате алом, Что вернулась к нам Твоя душа.

Успение

Софии Григорьевне Сталинской

В черном мире, где души враждебны, Где закаты погибнуть зовут, Тихо яблони в платье свадебном Из предместья в поле идут. В ярко-желтое дымное море Легче им на заре отлететь, Чем в пыли отцветать у дороги. Ах, как дети хотят умереть. Только редко над их ореолом Раскрываются в небе глаза, И с прекрасным журчаньем веселым Прилетает из рая гроза. А наутро выходит приезжий В мокрый сад погрустить в гамаке. Видит — яблоня в белых созвездиях Умирает на мокром песке. И вступая в тяжелое лето, Сестры нежно завидуют ей, Отошедшей в закат средь рассвета В бледно-розовом дыме ветвей.

1930

Жалость к Европе

Марку Слониму

Европа, Европа как медленно в трауре юном Огромные флаги твои развеваются в воздухе лунном. Безногие люди смеясь говорят про войну, А в парке ученый готовит снаряд на луну. Высокие здания яркие флаги подняли Удастся ли опыт? На башне мечтают часы. А в море закатном огромными летними днями Уходит корабль в конце дымовой полосы. А дождик осенний летит на асфальт лиловатый Звенит синема, и подросток билет покупает. А в небе дождливом таинственный гений крылатый В верху небоскреба о будущем счастье мечтает. Европа, Европа сады твои полны народу. Читает газету Офелия в белом такси. А Гамлет в трамвае мечтает уйти на свободу Упав под колеса с улыбкою смертной тоски. А солнце огромное клонится в желтом тумане, Далеко-далеко в предместиях газ запылал. Европа, Европа корабль утопал в океане, А в зале оркестр молитву на трубах играл. И все вспоминали трамваи, деревья и осень. И все опускались грустя в голубую пучину. Вам страшно, скажите? Мне страшно ль? Не очень! Ведь я европеец! смеялся во фраке мужчина. Ведь я англичанин, мне льды по газетам знакомы. Привык подчиняться, проигрывать с гордым челом, А в Лондоне нежные леди приходят к знакомым. И розы в магазинах вянут за толстым стеклом. А гений на башне мечтал про грядущие годы. Стеклянные синие здания видел вдали, Где ангелы люди носились на крыльях свободы, Грустить улетали на солнце с холодной земли. Там снова закаты сияли над крышами башен, Где пели влюбленные в небо о вечной весне. И плакали — люди наутро от жалости страшной Прошедшие годы увидев случайно во сне. Пустые бульвары, где дождик упав и уставши Прилег под забором в холодной осенней истоме. Где умерли мы для себя ничего не дождавшись Больные рабочие слишком высокого дома. Под белыми камнями в желтом холодном рассвете, Спокойны как годы, как тонущий герцог во фраке, Как старый профессор летящий в железной ракете К убийственным звездам и тихо поющий во мраке.

1930

Дух музыки

Над балом музыки сияли облака, Горела зелень яркая у входа, Там жизнь была, а в десяти шагах Синела ночь и плыли в вечность годы. Мы танцевали нашу жизнь под шум Огромных труб, где рокотало время, Смеялся пьяный видя столько лун Уснувших в розах и объятых тленьем. На зовы труб, над пропастью авгурной, С крылами ярких флагов на плечах, Прошли танцоры поступью бравурной, Как блеск ракет блуждающих в ночах. Они смеялись, плакали, грустили. Бросали розы к отраженьям звезд, Таинственные книги возносили, Вдали смолкали перейдя за мост. Все исчезало, гасло, обрывалось, А музыка кричала «Хор вперед», Ломала руки в переулке жалость И музыку убить звала народ. Но ангелы играли безмятежно. Их слушали: трава, цветы и дети, Кружась, танцоры целовались нежно И просыпались на другой планете. Казалось им они цвели в аду, А далеко внизу был воздух синий. Дух музыки мечтал в ночном саду С энигматической улыбкой соловьиной. Там бал погас. Там был рассвет, покой Лишь тонкою железною рукой Наигрывала смерть за упокой Вставало тихо солнце за рекой.

1930

Angelique

Солнце гладит прозрачные льды. Спит лицо восходящей зимы. Солнце греет пустые цветы, Что растут за стеной темноты. Нежный мир пребывает во льду. Спит с полярной звездою на лбу. Но совсем на другой стороне Сам себя видит отрок во сне. На ките, на плешивой луне, Дом любви видит призрак в стекле, Металлических птиц в хрустале, Пароход на зеленой скале, Аполлона что спит в земле. Но поет граммофон под землей, Дева ходит в реке ледяной, И над крышами дворцов и дач Пролетает футбольный мяч. Этот мир, фиолетовый блеск. Страшный рев отлетающих звезд. Дикий шик опереточных див. Возвращающийся мотив. И проходит процессия душ Под мечтательный уличный душ, И у каждой печаль и вопрос, Отрицательный адский нос. А над ними на хорах в тюрьме, Ряд иной проплывает во тьме, Удивительных спящих лиц, Не глядевших, не павших ниц. Но меж ними волшебство и дождь, Слой безумный, там адова дочь, Отвратительный прекрасный цирк Где танцовщицы и мертвецы.