Вечером я нашел Валеру.

Сосик пришел в общежитие около десяти тридцати утра. Валера в это время встречал в аэропорту родственника из Сухуми и должен был приехать с минуты на минуту. Сосик стал ждать в Балериной комнате, дверь которой, кажется, никогда не закрывалась. Поскольку Валера в общежитии был очень популярной личностью, в комнату поминутно кто-то заглядывал. Жильцов общежития Сосик знал по заводу. В связи с вынужденным отпуском проблемы у всех были одинаковые, и каждый из заходивших перебрасывался с Сосиком парой слов.

Как раз в это время Валера привез родственника – худого грузина с огромным, уныло висящим носом. Сели немного покушать.

Ну, о том, как грузины садятся немного покушать, я знаю не понаслышке. Помидоры-мамидоры, зелень-мелень, шашлык-машлык. В общем, первый тост прозвучал в начале двенадцатого. Сосик точно сидел за столом и через десять минут стал автором второго тоста – за родителей. После этого он вышел и отсутствовал около получаса.

Значит, в одиннадцать десять – одиннадцать двадцать Сосик был еще в общежитии. До начала разбойного нападения оставалось десять минут.

Вернулся Сосик между пятым и шестым тостом, то есть примерно в двенадцать часов. Дочка в это время уже развязала веревки на руках и звонила отцу.

Следователя Мисочкину очень раздражали мои почти ежедневные визиты с ходатайствами о допросах жильцов общежития, носатого родственника из Сухуми, об истребовании справок из аэропорта и т. д. За два месяца предварительного следствия она допросила всего двух понятых, участвовавших при опознании, и получила справку о стоимости магнитофона. Мисочкину можно было понять – двадцать дел в производстве, маленький ребенок дома и мама болеет. Про личную жизнь даже вспоминать не стоит.

Я сочувствовал несчастной женщине, но Сосик мне был дороже. Мисочкина недоумевала – что ж такого загадочного увидел адвокат в этом обычном и совершенно ясном деле. Да у нее полный сейф таких дел, и все похожи друг на друга. Из-за одного этого черножопого она не собирается разрываться на части и измерять время, необходимое для того, чтобы преодолеть пять километров от общежития до дома Демидовых.

Мнение Мисочкиной совпало с мнением прокурора, и дело благополучно ушло в суд.

Толик Лисицын слыл спокойным судьей, то есть не относился к числу судей-борцов, видящих себя на переднем крае борьбы с преступностью.

Он просто слушал дела, не пытаясь помогать той или другой стороне. Собственно говоря, так судья и должен себя вести – просто слушать, оценивать представленные сторонами доказательства, а потом принимать решение. Но он это делал не потому, что придерживался демократических принципов уголовного судопроизводства, а потому, что ему все было по фигу. Кроме того, он часто выходил в процесс после вчерашнего, и на борьбу у него просто не хватало сил. Тот, кто знает, как оно бывает после вчерашнего, поймет Толика.

Сегодня судье особенно трудно было слушать о том, как, когда и в какой последовательности произносились грузинские тосты, поэтому он принял позу роденовского мыслителя и на время отключился.

Перед судейским столом уже стоял следующий свидетель. Не меняя позы и не открывая глаз, Толик попросил свидетеля сообщить суду свою фамилию. Ответа он, однако, не услышал. Установилась пауза. Открыв глаза, Толик увидел стоящего перед судейским столом худого человека с огромным носом. Человек молча протягивал ему свой паспорт.

– Вы что – немой? – спросил его Толик. – Как ваша фамилия?

– Вы так не поймете, – ответил носатый человек, продолжая держать паспорт на вытянутой руке.

– Мы постараемся, – Толик жестом показал, чтобы носатый встал на место и отвечал.

– Агдгомелашвили, – произнес носатый, видимо, уже привыкший к реакции, которая за этим как всегда следовала.

– Не понял, – судья поднял голову, – говорите внятней, чтобы секретарь сумела правильно записать.

– Я же предупреждал, – носатый, поджав губы, передал паспорт секретарю, которая в несколько приемов переписала фамилию свидетеля в протокол.

Но все оказалось не так уж просто с этим свидетелем. На вопрос о месте работы и должности он ответил, что работает на станции переливания крови эксфузионистом-трансфузиологом.

«Что-то день сегодня не задался, – подумал Толик. – Как эксфузионист-трансфузиолог, так обязательно еще и Агдгомелашвили!» Он понял, что без бутылки холодного пива дело дальше слушать нельзя. Перерыв на обед.

О гособвинителе Марии Ивановне говорила ее обувь. Такую обувь работникам прокуратуры выдавали раз в год вместе с отрезом ткани на форму. Никому бы и в голову не пришло носить эту обувь, но Мария Ивановна носила. Она вообще всегда ходила в прокурорской форме и была честным, прямолинейным человеком. Если что-то делалось неправильно, она об этом открыто говорила. Такое тоже никому бы в голову не пришло, но Мария Ивановна говорила. Хоть прокурору, хоть его вышестоящему начальнику. И поскольку кроме честности Мария Ивановна обладала острым умом и знанием юриспруденции, ее не трогали, то есть не увольняли и не повышали в должности.