— Прости, — шептал Борин, борясь со слезами, — прости…

Он просил прощения у Тора, ибо предал его, променяв чертёжную доску на арфу. Он ослушался старшего. И ещё просил прощения у Эвьон Ойндоттир. Он не выполнил обещанного. Её глаза так и не увидели башен и шпилей древнего Даэлора.

На что тому жить, кто слова не держит?

— Что, добрый человек, — дрогнул в ночи молодой голос, — точишь бритву для смерти?

— А тебе до того что, дорогой мой господин Дарин? — осведомился Борин сердито.

— В Медной Палате была дочь Торвага, Торунна Златовласка. Моя невеста.

Борин обернулся и взглянул в лицо князю. Сквозь печаль в очах его пылала ярость, переливаясь в сиянии звёзд крохотными острыми искорками.

— Торунна-хвастунья, как же. Выходим завтра на рассвете. Впереди долгий путь.

Хаугдаль, Долина Курганов, не изменилась за долгие годы. Та же тьма в переходах, те же каменные истуканы с факелами в руках, вжимающиеся в стены, то же эхо, что скачет во мраке из-под тяжелых сапог… Последний раз Борин был тут после гибели отца. Дед вышагивал впереди, величаво и гордо, и посох его гулко бил в каменный пол, пугая невидимых во мраке чудовищ. И Борин, шедший следом, восхищался дедушкой, отважно шагавшим навстречу неизвестной опасности… И все время давил в себе детское чувство страха, отдергивая руку, когда та сама тянулась к поле надежного дедова плаща…

…тот же зал перед входом в подземье. И тяжёлые чугунные ворота, казалось, хмуро ухмыльнулись ему, будто узнали. И склонились в приветствии стражи, подобные ночным хищникам в своих серых плащах.

— Ты подождёшь здесь? — спросил Борин молодого конунга. — Или пройдёшь?

Дарин замялся.

— Это же ваша святыня, — пробормотал он.

— Мне так думается, — тихо сказал Борин, — что наше дело пресекло наши различия в происхождении. Я верю тебе, Дарин Фундинсон, и надеюсь на твоё доверие.

Сын конунга смущённо улыбнулся.

— Не худший ты из своего рода, — прошептал он. — Воистину, честь для меня — знакомство с тобой…

Борин снисходительно усмехнулся, протягивая стражам именной перстень Тора.

Хаугдаль был местом, где гормы хоронили своих усопших. Скоро сюда доставят тела погибших строителей. Борин и Дарин опережали их на пару дней. Сгодился Медноголовый. У каждого рода были свои курганы. Впрочем, то были скорее подземные покои, склепы. Согласно обычаям, в могилы ушедшим клали ценные вещи, что могли пригодиться им на пути к Сияющим Чертогам. Стражу ставили, чтобы чужаки не зарились на кольца и короны, мечи и роскошные пояса.

Чтобы не тревожили каменный сон мёртвых.

Однако же, иногда попадались такие герои, что не боялись ни бердышей стражи, ни пустых взоров покойников, ни проклятий живых родичей. Они спускались во мрак усыпальниц, чтобы выносить на свет давно утраченные сокровища…

С потолка упал ослепительный свет. Дарин вскрикнул, запоздало прикрыв глаза рукавом. Столб белого сияния дерзко вырвал у жадной тьмы угловатый камень, стоявший посреди зала.

— Что там торчит? — подслеповато сощурился Дарин. — Как дерево…

Борин не ответил. Он-то знал, что в Стране Мёртвых нет деревьев.

…Он шагал к сияющей колонне, объятый дрожью, как и тогда. В детстве. В подземелье было холодно, но Борин от волнения покрылся потом. Каждый вдох давался с трудом. Он торжественно шёл к камню, и казалось: сами Предки с гордостью смотрят ему вслед. А за спиной улыбается дедушка — совсем как тогда.

— Дедушка, что у тебя с глазами? Ты плачешь?!

— Что? А, это… так, пыль…

Странно, ох как странно блестели глаза тысячелетнего Тора, когда его маленький внук ухватил рукоять меча, спавшего в камне и видевшего во снах битвы минувших лет. Слёзы радости и гордости освятили железные очи сурового старца. И то, что Борин не удержал меч, выронил с лязгом, отнюдь не уменьшило ни радости, ни гордости. Да и меч, казалось, не обиделся — смеялся звоном о каменный пол, предчувствуя потеху.

Борин держал чёрный меч, извлечённый из камня. Более тысячи лет назад отковали его в пламени земных недр багроволикие сварфы, прозванные кобольдами, сплавив воедино железо, ярость и боль, в дар Хрофту Хёльтурунгу, отцу Тора, ибо тот спас вождя сварфов Асвира от кровожадных грэтхенов, когда тот был тяжко ранен. Славно поорудовал им Хрофт, и многие поединки видел чёрный меч на своем весьма долгом веку…

Почему же — меч, а не излюбленный двергами топор или молот? Не трудно молвить. Был он выкован на погибель драконам, принёсшим столько горя племени Двергар, и чёрное лезвие испило тёмной крови не одного и не двух червей огнекрылых, погружаясь в их тела всем весом вплоть до широкой крестовины, как глубоко не смог бы ни один топор…

— Мой дед так и не открыл мне твоего имени, — обратился Борин к мечу. — Я же нареку тебя тайным именем Вергельд — Выкуп за Голову. Что скажешь, конунгов сын?