Тидрек закричал, не помня себя от гнева и страха. Крик стал заунывным воем одинокой волынки. На миг деревянный Гельмир ослабил хватку, в глазах мелькнуло сомнение. Тидреку хватило — оттолкнуть болвана ногами, вскочить, засветить сольстайн. Солнечный камень, чёрный шар, испускающий во мраке поглощенный днем свет, начал разгораться. Тидрек схватил клевец — и почувствовал, что от него будет мало толку.

Идол, дань почтения Гульденбарду, ожил. Сейд сделал из него чудовище, мстителя, и руны причиняли ему боль, и горчил священный мёд, что дал ему жизнь, а ритуальный удар топора был унижением. Идол жаждал жертвенной крови. Словно она могла его успокоить.

Тидрек начертал Руну Охраны. Трясясь от ужаса. Этого не могло быть…

Истукан скривился в горькой усмешке:

— Вы все одинаковые. Тот тоже кричал и чертил руны. Не трясись, умри достойно.

— Есть тебе запрет на мою кровь, — отозвался Тидрек. — Ты пил со мною из одной чарки.

Деревянный Гельмир озадаченно покачал головой:

— Это верно. Ты хоть и раб, но не слепец.

Тидрек мигом перестал дрожать:

— Я не раб! Раб не приносит жертвы, а я, помнится, никогда не оставлял тебя без дара на Йолль, Мидсоммар и Аргильд!

— Не оставлял, Хильдарсон, — гулкий голос звучал печально и торжественно. — Чтобы правильно принести жертву, надобно быть искусным человеком. Но и раб бывает искусным, разве нет?

Иной раз Тидрек, быть может, и порассуждал бы, но его поносил ясеневый пивной бочонок, в собственном доме. Никто из предков — до самого Хьяльти — не продавался в рабы. Хотя порою жили в нищете, но всегда платили за себя сами.

— Да что ты заладил — раб, раб! На себя глянь!

— Нагляделся, — ухмыльнулся идол. — Я — двойник великого мастера, всего лишь его тень, невольник.

— Мы в одной упряжке, — Тидрек указал на кресло, — сядем, поговорим?

— А ты прав, деревяшка, — мастер раскурил трубку, разглядывая ясеневого Гельмира, — я и впрямь раб. Мы рабы случая… судьбы. Слепые рабы. Кто же знал тогда, в Кериме, что… Что начинается убийством, добром не кончится. А, ладно…

Трубка курилась невкусно, и он её погасил.

— Понятия не имею, почему ты… ожил. Возможно, эти господа из Золотой Ветви чего-то не учли, а скорее просто не сказали мне. Вопрос в другом. Ты сам — хочешь жить?

Идол молчал. Но глаза его мерцали теплом мечты.

— Пылью стало почтение к мастеру, — молвил он наконец. — Кто же станет слушать слепого или раба?

— Прости, — Тидрек отвел глаза. Снова хотелось тьмы, но теперь не было права…

— Не жуй сопли, — сказал идол вредным Гельмировым голосом, — я сейчас уйду, а ты напьёшься, как всегда, и всё пройдёт. Одно скажи… ради чего? Они, ты — ради чего? Моего ума хватит — понять?..

— Ничего сложного. Им нужна Свартискёлле. Зачем — мне плевать. Я отдам, как только стану ингмастером.

— Так вот зачем…

— Не за тем, мой ясеневый друг. Я не хочу быть ингмастером этой ценой. Продать свой дар мастерства… Это как самому продаться в рабы. Или продать ребенка. Такое делают лишь в великом отчаянии… или в безумии. Я сам в безумии любви подарил свой дроттегьёф. Той, ради которой… Она, конечно, меня не любит. Она любит эту маску. А я её ненавижу. Как самого себя. Забери её! Слышишь? Забери маску…

— Какой ты жалкий и смешной, — улыбнулся бочонок. — Однако я запутался… Рассвет скажет, хотим ли мы жить, ювелир. Давай сюда свою маску, пожелаем друг другу удачи да разойдёмся.

Тидрек усмехнулся пустыми глазами.

Аллиэ О'Кирелл этой ночью спала хуже всех. Она незримо была рядом, когда боль, зависть и ненависть Тидрека оживили идол. Она держала обоих Гельмиров за руки, когда двойники глядели друг на друга во мгле. Она укрыла убийцу покровом незримого, чтобы остальные ничего не видели. Она направила ясеневого человека в Поющее Озеро, чтобы воды поглотили его, но тот вырвался и пошёл убивать Тидрека. Аллиэ хотела вернуть его, но Дейрах положил руку ей на плечо:

— Нет нужды, сестрёнка. Кубок наш, а свидетели ни к чему.

Но и Тидрек, и его идол остались живы.

— Я пойду, — Аллиэ шатало от усталости, но в глазах мерцал боевой задор, — надо догнать его — и уничтожить. Я сожгу его! Огня хватит!

— Уверена? — озабоченно спросил Дейрах. — Отдыхай, я сам…

— Нет! — крикнула раненой птицей. — Нет, Дейрах, это моё дело. Только моё. Это мой огонь… и яд — тоже мой. Я начала, и нечего меня жалеть, братец…