Закончив, Ба полюбовалась на свои труды, еще раз ощупала синяк под глазом забинтованного и облепленного пластырями Пустовалова и сообщила:

– Пожалуй, все. Все, что можно сделать дома. Но в больницу вы, конечно, не поедете.

– Конечно, не поеду, – замотал головой художник и даже не охнул – ему и правда стало легче. И если до этого момента он смотрел на соседку с испугом, то теперь – с благодарностью.

– Но в милицию надо сообщить. Вы их видели? Запомнили?

– Трое. В куртках, в шапочках вязаных. У одного кольцо с печаткой. Он мне руку вывернул… очень больно. А лица у них… никакие.

– Вы художник, что значит – никакие?! – возмутилась Ба. – Вы можете нарисовать их портреты, мы передадим их в милицию, я по телевизору видела…

– Так то по телевизору, – слабо махнул рукой Пустовалов. – А в жизни никто и заниматься этим не будет. Я в милицию не пойду. Бесполезно это все.

– Нет, я сама участковому позвоню, – решительно сказала Ба. – Хотя бы Ларькин должен быть в курсе того, что у него под носом творится. Ну хоть что-нибудь вы запомнили, Алексей Николаевич? Может, они говорили что-то? Имена называли?

– Вы прямо как мисс Марпл, – улыбнулся художник, и улыбка получилась настоящая, от души. Но тут же погасла. – Они меня не случайно избили. Они меня ждали. Один сказал что-то вроде – где шляешься так поздно, заждались уже. А потом…

– Что? Что – потом? – напряглась Ба.

– Потом тот, что с печаткой, сказал, чтоб мы все убирались из этого дома, а то хуже будет. Что в следующий раз… они мне руки переломают так, что я никогда рисовать не смогу. И листы достали из папки… порвали.

– А куда вы ходили… с рисунками? – перевела разговор на другую тему Ба.

– Меня вчера утром в министерство культуры вызывали! – оживился Пустовалов. – То есть не вызывали, а попросили прийти. Представляете? И картины просили принести, какие есть. У меня немного, старые растерял, а новых не писал давно, вы же понимаете… Ну, нашел, одну еще за ночь нарисовал, все равно от волнения спать не мог. Вот… И помощник министра мне сказал, что у него поручение… К ним делегации часто приезжают, надо им подарки дарить. Всякие уральские пейзажи уже приелись, а мои картины им очень подходят. Он так сказал.

От волнения Пустовалов замолчал, а Ба расцвела улыбкой.

– Еще сказал, что хотели бы организовать выставку моих картин прямо в министерстве, в холле и в зале для приема делегаций. Еще предложили в конкурсе участвовать… сказали, что у меня хорошие шансы. Вот… А одну картину сразу купили. За пятнадцать тысяч.

– Замечательно! – не выдержала Ба. – Поздравляю, Алексей Николаевич, дорогой!

– Это все удивительно так… И неожиданно. Я не понимаю, откуда… – бормотал польщенный Пустовалов. – Откуда они вообще меня знают.

– Вас все знают! – заверила его Ба. – Я же вам говорила. И в Союзе художников тоже. Так, как вы, никто не умеет город рисовать. Вы же сами говорили, что для вас все дома – живые. Да вот, кстати, зачем я пришла: моей подруге ее знакомые из Москвы звонили, непременно хотят купить именно вашу картину. Просили меня узнать.

– Для вас – любую, – заволновался Пустовалов. – Только… Я ведь работы с собой брал, в министерство. А эти, которые на меня напали… все порвали.

– Не беда! – решительно отозвалась Ба. – Вы еще нарисуете.

И, желая отвлечь Пустовалова от мыслей о погибших картинах, Ба с нарочитым любопытством поинтересовалась:

– А где же это вы гуляли допоздна? Министерство давно закрыто…

– Я к знакомым ходил, – признался Пустовалов. – Сто лет никого не видел. А раньше часто встречались, компании были, выставки, проекты всякие… – Он вздохнул и тут же оживился. – Мы тут опять такое придумали! Нам бы только до лета дожить!

– А какие варианты? – в тон ему ответила Ба. – Конечно, доживем. И придем на вашу выставку. Ну ладно, не буду вам мешать отдыхать. Давайте так договоримся: вы лежите, телефон я вам поближе поставлю, вы, если что, звоните. Мне или Галине… лучше мне. Я вам через часик поесть принесу.

– Елизавета Владимировна! – окликнул ее Пустовалов, когда она уже выходила из комнаты. – Я же забыл совсем! Там на полу куртка лежит… Только она… грязная.