У них был урок физкультуры, они лазали по канату. Мне казалось, что канаты в начальной школе давно запретили, но здесь, в Онкведо, почему-то сохраняются в неприкосновенности разрозненные фрагменты шестидесятых годов. Я смотрела сквозь стеклянные двери спортзала, как Сэм держит канат для другого мальчишки. По крупным складкам на лбу я видела — мой сын с ужасом ждет своей очереди.

Я смотрела, как тощие мальчуганы, будто мартышки, карабкаются по канатам. Даже у девочек получалось. Я сделала шаг назад, чтобы меня не было видно из зала.

Сэм полез — десять, двадцать сантиметров от пола. Сдобные руки в просторных рукавах футболки добросовестно пытались оторвать тяжелую попу от надежного пола. Учитель, добрая душа, стоял рядом — и чтобы подбодрить его, и чтобы оградить от взглядов одноклассников, — они, как один, застыли в самых невероятных позах, таращась на моего сына, который не мог влезть по канату.

Мне этого было не выдержать. Я отвернулась, вслепую добралась до задней двери.

Я шла домой, шла наугад. Все вокруг выглядело незнакомым. Я вошла в дом и закрыла дверь. Разделась, залезла в ванну и заплакала. Не знаю почему, чтобы выплакаться, мне понадобилось снять всю одежду, но так уж вышло. Потом я забралась на диван, завернулась в одеяло и еще раз прочла «Малыша Рута».

Я старалась не думать о сюжете, пыталась понять, какие пристрастия были у человека, написавшего этот текст. В этой книге все казалось непостоянным.

Писатель отдавал себе отчет, что на заднем плане даже самой обыденной, самой счастливой ситуации всегда маячат стыд и разоблачение. Я не могла с уверенностью сказать, что автор верит в любовь, хотя в книге было очень много любви. А еще были долгие, запутанные пассажи, в которых всплескивался страх, мелкие частички страха, будто осколки стекла под ногтями.

Я подумала, что ведь Набоков жил здесь, смотрел в эти самые окна, гадал, попадет ли под дождь, когда пойдет пешком в Вайнделл читать очередную лекцию. А я гадала — умела ли Вера подать ему подходящее пальто, или, может, она подвозила его в их громоздком старом «олдсмобиле» сорок шестого года выпуска. Гадала, ходили ли они хоть раз на бейсбольный матч, и если да — то зачем?

Знать это было не важно, да и не узнать никогда. Но эти мысли отвлекали меня от мыслей о детях, от невыносимой пустоты жизни без них.

Марджи позвонила в середине недели:

— Соломона больше нет, а вашу книгу я прочитала.

— Соболезную, — ответила я.

— Старый он был, тринадцать лет. Билл подобрал его диким котенком в сарае.

— А еще кошки у вас есть? — поинтересовалась я.

Я не очень люблю животных, но при этом понимаю, что некоторые вещи обо мне другим знать не обязательно. Кроме того, это же такой восторг — говорить с собственным литературным агентом про книгу. Правда, мы говорили не про книгу.

— Семь штук. — Она кашлянула. — А у меня аллергия. — Отдышалась. — Расскажите мне про себя.

Я рассказала все: про детей, отданных персонажу из прошлого, про работу с корреспонденцией, про отца. Даже ляпнула, что люблю готовить.

В трубке что-то грохнуло — Марджи объяснила, что один из котов опрокинул ее бутылку «Кристаллайта», она сейчас пьет вишневый.

— Давайте пообедаем вместе, — предложила Марджи.

— Давайте, — согласилась я, искренне надеясь, что мой восторг не проявился в голосе. Я ведь слышала, что у агентов это принято, они приглашают вас на обед. Мне очень хотелось пойти в хороший местный ресторан — например, в бистро «Мутард», но можно и в любой другой — с настоящим агентом.

— В час вас устроит? — Дожидаться ответа она не стала. — Приезжайте ко мне. Билл покажет дорогу.

И она повесила трубку.

Я вытащила из шкафа все свои шмотки и попыталась одеться подходящим образом. Натянула чертовы Брюки, добавила замшевые сапожки и оранжевую водолазку. Стала похожей на дорожного рабочего. Было слышно, что фургон Билла стоит с работающим двигателем у моего ящика — Билл гудел в гудок, пока я не вышла. Он объяснил мне, как доехать до их дома на Люси-лейн.

— Это недалеко, — сказал он, — Семь десятых мили.

Я переоделась еще раз шесть, вернувшись в итоге практически к той же комбинации, уж всяко к тем же штанам. Время поджимало, я проголодалась и вылетела из дома, даже не взглянув в зеркало. Будь мне лет двадцать, я бы никогда так не поступила, но на подступах к сорока, да еще в столице мировой моды, городе Онкведо, не отвязаться от мысли: а может, и так сойдет?

Дом представлял из себя беленую переоборудованную ферму — как и большинство домов в Онкведо. Внутри стены были желтыми, а отделано все было в этаком деревенском ситцевом стиле. Впрочем, я ничего этого не заметила, потому что смотрела на своего агента. Была она высокой и статной — можно подумать, кто-то, прежде чем создавать ее, аккуратно вымерил все пропорции. Одета как на журнальной фотографии — все со всем сочеталось. Все одежки были одного и того же темно-серого цвета, но разной фактуры — что-то мягкое и пушистое, что-то гладкое.