– Что - но?- спросил я у склеенной местах в десяти трубки.

– Но ты повел себя немного не так, ну, не так, как я говорил, Всеволод Анатольевич немного расстроен, я ведь успел сказать ему, что все будет в порядке, но с тобой вдруг что-то случилось.- И тогда я снова вспомнил его слова, его шепот "Подчинись ему, уступи во всем ..."

– Послушайте, Сергей Саввич!

– Да, да, слушаю тебя очень внимательно. Ц И я такое сказанул. Точь-в-точь, даже с такой же интонацией повторил непревзойденный десятиэтажный мат моего северного мастера Федора Ушанова. Когда у нас все замерзало, даже душа, которой уже негде было спрятаться на проклятой. верхотуре, он полузамерзшими губами выговаривал свой мат, а потом добавлял; авось, ребята, не подохнем, а не подохнем тута, на этом ветрище, значит, будем долго-долго жить в любых условиях, хуже этих на свете нема. И когда я однажды поскользнулся и рухнул вниз, он, рассказывали, заорал таким матом на всю округу, что наморозь со стен начала осыпаться: "Убили, убили детёнка!". А когда примерно через неделю я к удивлению врачей открыл глаза и понял, что нахожусь не на том, а на этом свете, я снова услыхал его мат: "Будет, такую твою, жить сынок, будет!". Он первый сказал мне, когда через два месяца меня выписали из больницы, чтобы я улепетывал куда глаза глядят, деньжат прикопил, учиться могу пойти, а то и ко всем чертям, но только чтобы не оставайся, это наше дело, жэковское, пропадать тут до скону века, а ты беги, если жить хочешь.

Так вот, я загнул мат со всеми интонациями дядьки Ушанова, и трубка замолчала, в ней больше не было гнусного голос Сергея Саввича, а шли нервные короткие гудки.

– На, выпей таблетку,- сказал Автандил.- Японская, нервы делает стальными.

– Пошел ты со своей таблеткой!- заорал я на него.- Еще отраву подсунешь. Скажи, чтобы принесли чаю, много чан

– А может, бассейн с сауной?
– со слабой надеждой спроси! Автандил.

– С меня премиальные ....

– Устал слушать,- буркнул Автандил.- Ты сам оденешься или прислать новую солистку?

– Послушай, а кто ее нам подсунул?
– спросил я.

– Да, Распутин, ты полностью спятил. Да тебе же всучил ее твой любимый композитор.

– Ах, да, вспомнил.

– На, все-таки выпей таблетку. Тебе надо.

– Давай, если погибну, тебя будет судить вся мировая общественность.

Автандил захохотал:

– Вот тогда я уж точно получу чек на миллион долларов.

Не язык, а змея! Он исчез, а я еле натянул джинсы и майку. Глянул в зеркало. Ну и рожа! Скоро фанатки будут бросать не цветы, а камни. Автандил прав - мне надо больше отдыхать. Оказалось, что бассейн и сауна есть прямо в гостинице. Вадим долго меня массажировал, до каждой косточки, а потом Автандил подливал воду на камни, а он парил. Я лежал на верхней полке, выполняя команду Вадима: "Тебя здесь нет, оставь свое тело", и вспоминал нашу северную баньку, которую лично соорудил Ушанов. С сорокаградусного мороза, полуживые, мы летели в обжигающую теплоту, парились так остервенело, будто холод пронял нас до самых костей и никак не хотел выходить, потом дядька доставал спирт, тушенку и, с каждым глотком пьянея, долго б рассказывал мне о своей жизни. И всегда заключал одним: "Беги отсюда, паря, у тебя все должно быть иначе". Я долго, часа два, плавал в бассейне, потом снова сидел в сауне, пил чай и постепенно приходил в себя, избавляясь от ночных кошмаров и усталости.

– К тебе тут с утра рвутся журналисты,- сказал Автандил, когда мы вышли из сауны.- Что им сказать?

– Все разговоры после обеда, часа за два до концерта.

– Хорошо. Обедаем в ресторане?

– Нет, пускай подадут в номер.

– Я так и думал. Наш человек уже на рынке.

– Только ничего лишнего, вы раскармливаете меня.

– А я о том ты начнешь возмущаться, что тебя морят голодом. Нет уж, на столе будет все, а ты сам выбирай ...

Он ушел, а я улегся в постель. На душе было неспокойно. Сам не знаю почему. Надо кому-то позвонить. Давно не разговаривал с Джалилой. Кажется, у нее прошли трудные времена, она больше не ведьма, не авантюристка, она принимает посетителей по лицензии МИДа, эмиры и шахи дарят ей бриллианты, она получила право открыть свою поликлинику, ее зовут на конгрессы, она не вылезает из заграницы, где тратит бешены' деньги, потому что девать их здесь негде. Я набрал ее номер телефона услыхал мягкое:

– Слушаю.

– Это я, Джалила, Распутин.

– Здравствуй,- здравствуй. Извини, не хочу называть тебя по телефону разными ругательствами. Но ты их заслуживаешь. Как можно пропасть на такое время?! У тебя есть совесть, скажи мне честно?

– Все время на гастролях, в Москве почти не бываю. Она с презрением вздохнула: -

– Все деньги, деньги ... Зачем тебе столько?! Не понимаю. Когда-то не забывал Джалилу. Что делают с людьми эти проклятые бумажки! И так было всегда, и там, впереди, это тоже дет. Это я знаю точно. Как ты себя чувствуешь?

– Плохо, Джалила, все время какая-то тревога, боязнь чего-то. По ночам кошмары ... Она рассмеялась:

– Вот ты и позвонил. Тебе плохо, и понадобилась Джалил Как же иначе? Она только тогда всем и нужна, когда им плохо а когда хорошо наплевать на Джалилу. Ладно, сейчас я буду с тобой работать по телефону. Тебе сделается легко и хорошо, только скажи вначале - зачём ты снова напечатал мое фот в газете?

Я стал вспоминать. Ах, да. Было интервью перед телемарафоном, попросили к нему фото, я и дал. На нем мы с Джалилой на каком-то конгрессе. Она меня туда повела, чтобы познакомить с "мировыми людьми".