Началось с того, что в последнем политическом процессе в числе обвиненных был один штаб-офицер [1748] . "Московские ведомости" сделали по этому случаю обобщение, — что порча коснулась уже армии. "Новое время" (имея склонность находить прекрасным все, что скажут "Московские ведомости") сейчас же отметили и подчеркнули упомянутые соображения, а чтобы и самим не черпать все из чужого колодца, пошли доставать из своего запасного поставца кое-что "вчерашнее" и подогревать. Из вчерашней провизии у них более всего в запасе премудрость Достоевского. Сейчас они хватили от нее кусок, подогрели и 17 октября подали публике "хронику" с рассуждением, что все наговариваемое на армию для них и не дивно; — что этого даже надо было ожидать, что глубокие умы это и предусмотрели, и предсказали… Вот, например, Достоевский, — он это "предсказал". — Где? — А в "Бесах". Их надо ввести как учебный предмет и делать экзамены из "Бесов". За это "губернаторы и вообще начальствующие были бы благодарны, ибо многие из них никогда не читали "Бесов", избегая скуки, хотя читали Щедрина…".

Нововременский хроникер напоен настоящим духом: он тотчас [1749] "вспомнил о "Бесах", прочитав статью "Московских ведомостей" о последнем политическом процессе. Они справедливо ужасаются тому, что пропаганда коснулась армии, они считают это явление новым [1750] . Увы, это не ново. Уже процесс Суханова [1751] доказал, что это участие явление не новое. А Достоевский предсказал это в "Бесах", в 1871 году, то есть тринадцать лет тому назад. Главный организатор, Петр Верховенский, имеет у себя преданного исполнителя "офицерика Эркеля". "Эркель был такой "дурачок", у которого только главного толку не было в голове, царя в голове; но маленького подчиненного толку у него было довольно, даже до хитрости. Фанатически, младенчески преданный "общему делу", а в сущности Петру Верховенскому, он действовал по его инструкции… Исполнительная часть быть потребностью этой мелкой, малорассудочной, вечно жаждущей подчинения чужой воле натуры, — о, конечно, не иначе как ради "общего" или "великого" дела. Но это было все равно, ибо маленькие фанатики, подобные Эркелю, никак не могут понять служения идее иначе, как слив ее с самим лицом, по их понятиям, выражающим эту идею. Чувствительный, ласковый, добрый Эркель, быть может, был самым бесчувственным из убийц, собравшихся на Шатова…"

"Вот что говорил Достоевский об этом "офицерике" в то время еще, когда военный элемент совсем отсутствовал в политических процессах. С того времени много воды утекло и Эркель мог вырасти и до полковника, который фигурирует в процессе тоже с немецкой фамилией".

"Вечная история: художнику, знающему человеческую душу, гораздо меньше верят, чем канцелярской записке, чем узкому взгляду какого-нибудь секретаря канцелярии…"

Очевидно требовалось, чтобы уже "тринадцать лет назад", — с тех пор, как Достоевский "предсказал", — сейчас и браться, а не верить какой-то "записке"… А теперь уже — "с того времени много воды утекло и Эркель мог вырасти до полковника".

17 октября все читали это в 3103 № "Нового времени" и иные думали:

— Эки дошлые! — все раскопают… Так оно и есть… Достоевский все предсказывал… Его надо было слушать.

Но между 17 и 18-м октября над Петербургом пронеслась ночь, — очень холодная, ветреная ночь, гнавшая воду встречь. Облака летели шибко, то открывая луну, то затеняя ее слева. С брандвахты производились выстрелы, возвещавшие, что вода быстро идет выше линии… Обитатели низких подвалов не гасили своих грошовых свечек, а на Италианской [1752] в редакции "Нового времени"… переставляли мельницу… С мелкой крупчатки жернов поставили на крупный растряс, и 18 октября в № 3104 подают такой перемол:

"Опасные обобщения" — "Заметка "Московских ведомостей" об участии офицеров в преступлениях нигилистической крамолы наводит на серьезные размышления. Мы никогда не позволяли себе забывать ту осторожность, которая необходима при распространении преступления одного лица на всю корпорацию".

И нововременцы начинают упрекать "Московские ведомости" что те "делают историческую ошибку". Нововременцы <начинают> припоминать им Лаврова [1753] , Дубровина [1754] , Суханова и других, включительно до Арнгольда, Сливицкого и Сахновского [1755] , вины которых относятся еще к 1863 <!> году. "Вчерашнее" у нововременцев не пошло дальше этого, а кажется могло бы идти не только до 1825 года [1756] , но и до "смутного времени", когда "вожди перебегали из лагеря в лагерь к тушинскому вору". И это не было предречено Достоевским… Но все это ушло мимо памяти и даже мимо желания нововременцев как-нибудь согласить то, что вчера еще ими наговорено под впечатлением "Бесов", из которых "надо экзаменовать" губернаторов, читающих Щедрина… "Всего более надо бояться обобщений", — пишет 18 октября "Новое время". — Это "соображения, которые мы считаем полезным напомнить "Московским ведомостям". — От грошовой свечки Москва горела"… Так эти вертуны дошли и до "грошовой свечки", которую они сами никогда не зажигают, потому что "никогда не позволяют себе забывать осторожность", — а вот "Московские ведомости", те де опасно ходят с "грошовой свечкой".

По газетным обычаям такие выхилясы и выкрутасы называются полемикою, и иногда извиняются будто ее требованиями, но простой, со здравым смыслом человек, послушав это пустомельство, пожалуй, сказал бы:

— "Эх ты, мелево, мелево! — вразуми, ты себя хоть отселева!"

Трудно назвать имя другого большого русского писателя, которому Достоевский был бы более чужд, чем Короленко.

Глубокие различия отделяют друг от друга этих двух художников. Достоевский — создатель больших сложных романов, предельно насыщенных психологически и фабульно. В творчестве Короленко преобладает жанр очерка, рассказа, повести, сравнительно простых по сюжетам и структуре образов. Достоевского отличают болезненные изломы, бросающийся в глаза дисгармонией, запутанность переживаний и страстей. Весь склад личности Короленко характеризуется редчайшим душевным здоровьем, цельностью, обаятельной гармонией, отразившейся и в его созданиях. Достоевский — в постоянных метаньях, столкновениях крайностей, он, по выражению Л. Толстого, "весь борьба". Короленко, несмотря на то, что и он прошел непростой путь становления взглядов, свойственна внутренняя устойчивость, непоколебимая твердость основ сложившегося мировоззрения, он всегда и во всем верен себе. В произведениях Достоевского господствует трагическое начало, нередко звучат пессимистические ноты. Печать светлого и глубокого оптимизма лежит на всем творчестве Короленко. В романах Достоевского нашел себе яркое воплощение урбанизм — городская стихия. Короленко известен как большой мастер пейзажа, насыщавший свои произведения тонкими и лиричными описаниями "пустынных мест".

Вместе с тем идейные и творческие соприкосновения Короленко с Достоевским не подлежат сомнению. Достоевский, наряду с другими великими русскими писателями, ощутимо вошел в идейную и творческую биографию Короленко.

Однако тема "Короленко и Достоевский" в дореволюционном и советском литературоведении едва задета.

В старом литературоведении настойчиво сближал Короленко с Достоевским Ф. Д. Батюшков, автор целого ряда работ о Короленко, хорошо знавший писателя и лично. В статье "В. Г. Короленко", написанной в 1903 г., но опубликованной посмертно в 1922 г., Ф. Д. Батюшков прямо утверждал: Достоевский "имел огромное влияние" на Короленко [1757] . Особенно настаивал Батюшков на близости "школе Достоевского" одного из последних произведений Короленко — повести "Не страшное", в которой писатель, по словам Батюшкова, "проявил чрезвычайную глубину психологического анализа" и "дал новую и вполне оригинальную обработку" идеи Достоевского — "о взаимной нравственной ответственности людей друг за друга" [1758] .