Н. Л."

19 февраля

"Уважаемый Иван Сергеевич!

Позавчера я послал вам начало очерка, а сегодня спешу вдогонку просить вас о поправке в заглавии. Разговаривая с этими антиками, я услыхал от них слово, которое гораздо полнее и всестороннее, — вообще лучше выражает то, что должна представлять их религиозная эпопея: они обнищеванцы!.. Усердно вас прошу заглавную надпись "Фабричный пророк — из рассказов о трех праведниках" — зачеркнуть, а вместо этого поставить:

Эпиграф тот же.

Ваш слуга Н. Лесков

P. S. Продолжение через два дня".

22 февраля

"Я очень рад и счастлив, если мне удается угодить вам. Вещь это тихая, но верная, бытовая, не вымышленная и потому для вдумчивого читателя должна иметь интерес. Чудаки, но чудаки теплые и живые. Серьезное и детское у них так мешается, что не разберешь. Пусть другие разбирают, а мне впору записать. Происшествие — совершенно напоминающее нравы петровской эпохи, как видим в розыскных делах XVIII столетия, напр., у Есипова [1726] , и между тем это было сейчас!..

Посылаю вам продолжение с усиленным дроблением. Здесь имеете на четыре номера. Это немножко вредит впечатлению, затягивая перелом повествования, ну да иначе вам будет неудобно по объему. Еще, полагаю, будет номера на три. Написано все и переписывается, но я люблю переделывать еще по переписанному.

За намерение сказать что-то от себя очень благодарю: вы хорошо говорите [1727] .

Медицинская студентка (3 курса), добрая девушка, которая это переписывала, — при последних главах, когда ждут Христа, чтобы идти "с царем на теменях", — растрогалась и сказала:

— Как жаль, что наши этого не будут читать! Это бы им показало их ошибки.

Я сказал, что я вам передам ее слова. Они бедны, — им все дарят газеты и журналы, адресуя: в Николаевский военный госпиталь, читальне женских врачебных курсов.

Мне думается, что ваше слово, может быть, запало бы в иные души, которые, право, не так жестки, как о них говорят.

Ваш слуга Н. Лесков

Окончание получите недели через две. Пусть у меня уляжется. — Заглавие перечеркните сами, — я не знаю, какое из двух лучше".

С заглавием, которое Лесков просил поставить в письме 19 февраля, "Обнищеванцы" начали печататься в газете "Русь" 28 февраля 1881 г. (№ 16) [1728] .

Очеркам сопутствовал эпиграф:

"Нашему народу можно верить, — он стоит того, чтобы ему верили".

Федор Достоевский

"Я очень счастлив, — так начинал Лесков, — что могу поставить эпиграфом к настоящему очерку приведенные слова недавно почившего собрата. Почет, оказанный Достоевскому, несомненно, свидетельствует, что ему верили люди самых разнообразных положений, а Достоевский уверял, что "нашему народу можно верить". Покойник утверждал это с задушевною искренностью и не делал исключения ни для каких подразделений народной массы. По его мнению, весь народ стоит доверия.

В этом иные видят ошибку. Я не говорю о тех, которые отрицают духовную доблесть всего народа, но разумею тех, кои сортируют его и разделяют на худшее и лучшее. У таких в ассортименте оказывается народ пахотный и в отбросе промысловый и особенно фабричный. Последним будто бы нельзя оказывать того же доверия, какое можно дать рыбарям и ниварям.

Упоминаемый отброс, однако, очень серьезен по своей многочисленности: в нем состоят все фабричные и заводские люди, все ремесленники и кустари, настоящее исчисление которых упорно убегает от всех забот статистических комитетов, но вообще этих людей очень много и притом, — как иные уверяют, — это самый "воспламенимый элемент", которым в каждую минуту легко может воспользоваться "злая воля".

Напрасно скрывать, что как специально злая, так и специально добрая воля такой взгляд разделяют; и если первая стремится сделать сюда подсыл, то вторая заботится "о предупреждении и пресечении". Очевидно, что исполнители злой воли и слуги воли доброй считают себя здесь у самого центра опасного положения, которое они направляют как кому надобно, т. е. одни поднимают, другие подсекают. Если "подсылу" удается растолковать работникам, что их задельная плата ниже стоимости труда, то "пресечению" тотчас же удается внушить, что такие желания непозволительны, и фабричный "элемент" успокаивается. Иначе был бы бунт. А потому здесь то доверие, о котором в последние дни много говорили со слов покойного Достоевского, — невозможно или, по крайней мере, — очень опасно.

Я думаю, что все это большая неправда, и она накликана на наш фабричный народ ложными представлениями о нем фальшивой литературной школы, которая около двадцати лет кряду облыжно рядит нашего фабричного рабочего в шутовской колпак революционного скомороха. Народ, работающий на фабриках и заводах, в смысле заслуженности доверия, это — все тот же русский народ, стоящий полного доверия, и Достоевский, не сделавши исключения для фабричных, не погрешил против истины".

Лесков воспользовался эпизодами с "обнищеванцами", чтобы еще раз выразить свою любовь к русскому народу и веру в его великое предназначение. Однако эта вера, как и у Достоевского, была связана с активным неприятием идей социализма и полным непониманием роли пролетариата в будущем России. Вся эта история, — писал Лесков, — "не свидетельствует же о "растленном и безнравственном элементе", каким любят представлять русского фабричного. О, нет, и сто раз нет! Это тот же самый цельный русский народ, с его восхитительным стремлением к добру и к вечности…" (гл. XVII).