Ольга Николаевна.Говорите, пожалуйста! Я ничего не понимаю.

Фон Ранкен.Видите ли, дитя мое, мое положение… Вам известно, что я врач, что я очень, очень известен в широких кругах публики, но, кроме того, у меня две дочери, обе невесты, и было бы крайне неприятно… Вы понимаете?

Ольга Николаевна.Нет. Почему вы говорите о дочерях, мне до этого какое дело?

Фон Ранкен.Да, да, я понимаю вас! Но одна из них выходит на днях замуж, и было бы крайне неприятно… Будьте со мною вполне откровенны, дитя мое, я прошу вас об этом, я, наконец, требую как врач. Вы понимаете?

Ольга Николаевна.Что вы меня мучаете? Что я должна понимать?

Фон Ранкен.Не волнуйтесь, не волнуйтесь — это вредно. Вы, быть может, опасаетесь вашей матушки? Но даю вам слово, что все это останется между нами, и вы получите столько же, как если бы все было в полном порядке. Не так ли, Оля?

Ольга Николаевна.Да чего вам надо, говорите же!

Фон Ранкен.Скажите, вы не… (Наклоняется к уху и что-то шепчет.)

Ольга Николаевна (отмахиваясь руками).Нет, нет, нет! Господи, какая гадость!

Фон Ранкен.Но здоровье, дитя мое…

Ольга Николаевна (затыкая уши).Нет, нет, нет! Молчите, я не хочу вас слушать!

Фон Ранкен (великодушно).Я вам верю. Какая ты наивная, Олечка! Что это, слезы? Ай, ай, ай! Нужно осушить эти милые глазки. (Целует.)Не так ли, Оля?

Ольга Николаевна.Хоть бы мамаша поскорее.

Фон Ранкен.Кушать хочется? Сейчас, сейчас покушаем, девочка. Там будут такие вкусные, вкусненькие вещи… Омары, например… Не так ли, Оля? Но, быть может, вы бы спели мне что-нибудь в ожидании вашей матушки?

Ольга Николаевна.А вы что хотите?

Фон Ранкен (поднимая руку).Только не цыганское, прошу вас! Как жаль, что вы не знаете немецкой музыки. Впрочем, почему же я говорю «вы»? Ведь мы на «ты», Оля, не так ли? (Обнимает.)

Ольга Николаевна.Оставьте, сейчас мамаша придет!

Фон Ранкен.Ну, мамаша!

Ольга Николаевна.Я лучше буду петь. Вы что хотите?

Фон Ранкен.Я бы хотел, прелестная фея, чтобы вы мне спели один немецкий романс. Это такой печальный, такой трогательный романс!

Ольга Николаевна.Я не знаю по-немецки. Хотите, я спою вам: «Ни слова, о друг мой, ни вздоха!»

Фон Ранкен.Это грустно?

Ольга Николаевна.Да, очень грустно.

Фон Ранкен.Ах, пожалуйста! Я прошу вас. (Садится поудобнее.)Итак, Оля!

Ольга Николаевна (поет).

Евдокия Антоновна (вваливается с покупками, за ней мальчик из магазина с кульками).Вот и я! Ах, моя пташечка, — как она распелась!

Фон Ранкен (поднимая руки).Какое пиршество! Какое пиршество!

Занавес

Та же комната. Вечер. Никого нет. Растворяется дверь, и из освещенного коридора входит, нагруженная покупками, Евдокия Антоновна. Как-то растрепана вся; плохо причесана, иссера-седые волосы лезут из-под шляпы; запыхалась и тяжело дышит. За нею следом входит молоденький офицер, невысокий, очень полный, слегка пьян; также нагружен покупками.

Офицер.Мамаша, что же это такое? Это же недопустимая вещь, мамаша! Я решительно отказываюсь это понять, мамаша!

Евдокия Антоновна (зажигает дрожащими пальцами лампу).Сейчас! Ох, сейчас, Григорий Иванович! Все будет. Сюда, сюда покупки, на диван!

Григорий Иванович.Нет, мамаша, это, честное слово, недопустимо. Я настроился так прекрасно, а она вдруг взяла и убежала. Выхожу из магазина, а ее уж нету. Нет, мамаша, это нетактично! Ваша Оля очень милая девушка, но, честное слово, это нетактично.