Ст. студент.Да ничего не случилось. Александр Александрович… он не совсем здоров.

Дина.Что с ним?

Ст. студент.Ничего, ничего особенного. Ах, Дина, да успокойтесь же! У него слегка болит голова. Он здесь, у меня.

Онуфрий.Лежит. Тенор — лежишь, брат?

Молчание.

Ст. студент.У него голова болит.

Бледный, но уже причесанный, выходит Тенор и молча здоровается.

Дина.Вы нездоровы, Александр Александрович?

Молчание.

Тенор.Нет, здоров. Они шутят.

Ст. студент.Александр Александрович действительно не совсем здоров.

Дина.Я вижу… Как вы хорошо устроились, Петр Кузьмич, — вы не скучаете по вашей Сибири? Это ваши лекции? Какой прилежный — учитесь. Онуфрий Николаевич, он читает лекции. Однако мне надо идти, я совсем и забыла, что меня ждет извозчик. Где же пальто? Это все вы, Петр Кузьмич, с вашим гостеприимством.

Онуфрий.Посидите, Дина, куда торопиться. Сегодня ужасный холод. А извозчика вашего мы отпустим. Верно, дядя?

Дина.Вы думаете, что на извозчике холоднее?

Онуфрий.Неизмеримо! (Берет Старого Студента под руку.)Да пойдем, дядя, что стал!

Ст. студент (упираясь). Вы меня извините, Дина, если я на несколько минут…

Дина.Пожалуйста.

Онуфрий.Ну, идем, идем. Стамескина, кстати, проведаем, да я еще тебе свеженький анекдот из римской жизни расскажу. Когда Тарквиний Гордый… (Уходя, тихо.)Нельзя так, дядя, а то и лохмач этот будет над тобой смеяться. Дневник, лирика, эка куда ты забрался!..

Дина и Тенор одни. Молчание.

Дина.Я все понимаю, Александр Александрович.

Тенор.Тем лучше.

Дина.Вы давно здесь прячетесь?

Тенор.Со вчерашнего, кажется, вечера… Да — со вчерашнего вечера.

Дина.И все лежите… там?

Тенор.Да, преимущественно. Немного и хожу.

Дина.И когда я пришла, вы продолжали лежать? И когда услыхали мой голос, продолжали оставаться там? Вы подумали, Александр Александрович, в какое положение перед этими господами вы ставите меня? Вы подумали, в какое положение вы ставили меня вчера, когда на собрании говорили: Тенор трус, Тенор прячется, а я должна была лгать, что вы больны?

Тенор.Самолюбие, Дина?

Дина.Да, самолюбие, которого, к сожалению, у вас нет. Прятаться от меня, здесь за перегородкой, на чужой постели, сдерживать дыхание, чтобы не услыхали. (Смеется.)Вчера при голосовании смеялись, что Тенор и здесь бережет свой голос, — теперь я понимаю, что это значит. (Презрительно.)Подайте мне пальто.

Тенор.Я избегал объяснения, Дина, — знал, что сейчас оно ни к чему не приведет, но если вы хотите… Я на сходку не пойду.

Дина.А? Мне казалось, что вы пойдете.

Тенор.Нет, не пойду. Вы знаете, Дина, что ради таланта я превратил свою жизнь в тюрьму?

Дина.Знаю.

Тенор.Что я создал для себя режим хуже арестантского режима? Ха-ха-ха, что такое арестант? Я был несвободнее арестанта. И я не хочу для какой-то вздорной истории, в которой не вижу смысла, — я не хочу жертвовать своим талантом.

Дина.А мне всегда казалось, что талант — это свобода. И мне… непонятен талант, для развития которого необходимы арестантские роты.

Тенор.Я всегда знал, что ты не любишь меня. Только самолюбие и ни на йоту ни жалости, ни понимания. Ты не любишь меня.

Дина.Кажется… вы правы.

Тенор.Ты сама должна была сказать мне: «Не ходи. Им нечего терять, а твоя жизнь, твой талант нужен для них же».

Дина.Да? Так вот как. А мне казалось, что есть минуты, когда все мы должны идти рядом, даже и таланты. Как вы думаете, Александр Александрович?

Тенор.Это говорит Стамескин! Ты повторяешь слова Стамескина, Дина! Ха-ха-ха!

Дина (вставая). Нет, это говорю я! А Стамескин говорит другое — что вы трус и карьерист.

Молчание.

Тенор.И ты не ударила его, Дина?

Дина.Нет, за что ж? Я с ним согласна.

Молчание.

Тенор.Прикажете подать пальто?

Дина.Пожалуйста. Нет, не трудитесь, ботики я сама надену.

В двери стучат.