— Значит повздорили? — Дамьян нисколечко не поверил в мою дырявую память. — А вот я помню все, что сказал тебе тогда. Тебе интересно, зачем я сегодня пришел? Я пришел из-за тебя, соловей. Я должен был… удостовериться в себе. Узнать, до сих пор ли я болен тобой!

Я боялась отвечать, вдруг ляпну что-нибудь не то и своим глупым ответом испорчу это тревожное мгновение откровенности. Дамьян продолжал идти, все также крепко, без признаков усталости, сжимая меня в своих руках.

— Ты ведь знаешь, что своим появлением сильно мешаешь мне?

— Неужели? — голос меня подвел и у меня вырвался только тихий шепот.

— Пока тебя не было, старик жил только одним — Китчестером. Я воспользовался этим. Изучил каждый камень, каждую травинку и песчинку, чтобы знать, что может принести пользу замку, а старику долгожданное удовлетворение. Мне же — сам Китчестер! Я хотел, — он рассмеялся, но в смехе не было радости, только мучительная тоска, — нет, я хочу владеть им. Но объявилась ты и все разрушила. С самого твоего появления я стал наблюдать за тобой, восприняв тебя как явного врага. Я не дурак, соловей. Жизнь вбила в меня столько опыта, что еще несколько подобных уроков и я просто задохнусь в нем. Но благодаря этому, я умею предугадывать и опережать события. Так и с тобой — я знал, что рано или поздно ты захочешь заполнить чистую страницу под заглавием «Китчестеры». А придя к графу, ты завоюешь его. И тогда для меня будет все потеряно.

— Ты ошибаешься! — я удивилась, что голос мой не сорвался, хотя я была напряжена до предела. — Я не собираюсь никого завоевывать, я хочу только узнать его ближе. И мне ничего не надо от графа Китчестера.

— Глупая! Ты уже завоевала его. Даже если ты ничего не хочешь от него, кроме дедовской любви, он все равно сделает по-своему — выбросит одного любимца и пригреет другого.

— Но я сама не пойду на это! — я чувствовала, что уже не могу сдерживаться и перехожу на крик. — Ты же слышал наш разговор! Ты же все слышал!

— Да, слышал, но твои слова ничего не значат для него.

— Также как и для тебя, Дамьян! — мне безумно захотелось, чтобы он верил мне, чтобы никогда не смотрел на меня как на врага. — Все, что я говорила деду, все правда. Я не хочу быть твоим врагом!

Дамьян остановился и неуклюже, как-то грубо, поставил меня на землю, оказавшись у меня за спиной. Его прерывистое, разгоряченное от быстрой ходьбы дыхание снова опалило меня. Невольно я прижала ладонь к шее, растирая, то место, где его дыхание щекотало кожу. Услышав его смешок, я отдернула руку и стиснула у груди ткань плаща. Он же с каким-то злорадным глумлением зашептал мне в ухо:

— Найтингейл… Я верю тебе, и можешь избавить меня от этого умоляющего взгляда. Он тебе не идет. Ты же смелая, безрассудная пташка! Но я хочу, чтобы ты знала — хочешь, не хочешь, а ты мой враг. Ты мой самый заклятый враг, Найтингейл. Самый неумолимый и беспощадный, потому как ты уничтожила, раздавила меня, завладела моим сердцем и выпила всю мою душу без остатка. Ты обнажила мои слабости, вывернула наизнанку все мое существо, оставив меня оголенным и беззащитным. Не проходит и дня, чтобы я не проклинал тебя, потому что мне это не нравится, соловей. Мне не нравится, что кто-то владеет мной. И я не успокоюсь, пока мы не поменяемся ролями. Я охочусь за тобой, мое золотко, и как бы ты ни убегала от меня, как бы ни спасалась, я полностью подчиню тебя, ты будешь умолять о пощаде, я завладею тобой. Ты моя! Моя…

Я стояла ни живая ни мертвая, не чувствуя под ногами твердой земли, не чувствуя бившего по моим щекам колючего ветра. Только одна мысль раненым зверем билась в голове: «Безумен, безумен!». Она пульсировала, застилая пеленой глаза и вселяя слепой ужас. В панике я вырвалась из его хищных объятий и бросилась бежать — бежать со всех ног, не оглядываясь, не разбирая дороги, бежать куда угодно, лишь бы подальше от него. В сердце родился страх, что он бросится за мной, будет преследовать меня, пока не догонит. Но только свистящий ветер гнался за мной попятам. Он подгонял меня, окутывал вихрями, будто, перепутав меня с беззаботным зонтиком, хотел подхватить в свои воздушные лапы, оторвать от земли и умчать вдаль.

Мне казалось, что бежала я долго. Только когда острая боль пронзила бок и запульсировала, мешая движению, я замедлила бег и обернулась — погони не было. Я пошла медленнее, пытаясь восстановить дыхание, ноги не слушались, и я часто спотыкалась. Ветер все-таки сорвал с меня шляпку и разметал волосы. Представив себя: укутанная в плащ, грязная с ног до головы, с лохматыми спутанными волосами и раскрасневшимися щеками, — я истерически рассмеялась. Что скажет тетя Гризельда! Но с каким-то тревожным безразличием я отмахнулась от этой мысли. Сейчас я была настолько вымотана и опустошена, что просто не в состоянии была ни о чем думать. Мне хотелось только одного — зарыться в плед и уснуть.

Слава богу, Сильвер-Белл стоял на самом краю деревни, и мне не пришлось никого пугать своим видом. Надеясь незаметно подняться к себе, я сняла грязные ботинки у двери и засунула их за горшки с геранью, затем на цыпочках прошмыгнула в холл и, стараясь не скрипеть половицами, стала подниматься по лестнице. Вдруг из кухни появилась Фини, неся в руках поднос, уставленный блюдцами с пирожками, сахарницей и чашками. Она напевала песенку, и у нее было прекрасное настроение, что с ней крайне редко случалось по утрам. Я затаилась, перестав дышать и молясь, чтобы она не подняла глаза. Но было уже поздно, Финифет заметила меня, оповестив об этом звоном громыхающего железа, разбитого стекла и душераздирающим возгласом: