— Я не говорю, что нас объявят женихом и невестой, — подняла брови Доминик. — Но люди могут решить, что у нас роман.

Лицо его исказилось гневом.

— Господи боже, Доминик!

Кипя от ярости, Доминик рывком распахнула дверцу.

— Вы правы. Как я могла хоть на секунду вообразить, что меня сочтут чьей-то любовницей! Для любовницы мне не хватает блеска: все, на что я способна, — стать послушной, бесцветной женушкой какого-нибудь зануды с голубой кровью!

Маркус не успел выйти из машины и помочь ей — она уже выскочила на мостовую.

Торопливыми шагами он подошел к ней. Доминик упрямо смотрела в сторону. Маркус твердо взял ее под локоть.

— Доминик, вы ведете себя как ребенок. Объясните, бога ради, что вас так разозлило?

Щеки ее запылали от унижения. Слезы обожгли горло. Господи, что за бес в нее вселился? Как решилась она вслух заговорить о том, о чем и думать-то себе запрещает?.. Теперь Маркус уверится, что она по-прежнему тайно вздыхает по нему — это долгих четыре года спустя!

Тихо застонав от досады, она прикрыла глаза и покачала головой.

— Простите, Маркус. Не знаю, что на меня нашло. Я очень сожалею. Пожалуйста, простите меня.

Несколько долгих мгновений он молчал, глядя в ее склоненное лицо. Наконец вздохнул.

— Идемте, — произнес он вдруг охрипшим голосом. — Кажется, опять начинается дождь.

В таверне было малолюдно: лишь несколько посетителей сидели за квадратными деревянными столиками, покрытыми скатертями в голубую клетку. С низкого потолка свисали старинные светильники; на каждом столе, едва рассеивая окружающий полумрак, мерцала толстая свеча в канделябре. В теплом воздухе витал запах жареной рыбы и чипсов.

Желудок Доминик болезненно сжался; в ужасе оттого, что ее может стошнить, она вырвала у Маркуса свою руку и резко отстранилась.

Маркус бросил на нее раздраженный взгляд.

— Что еще...

— Простите, Маркус, я... мне нужно отлучиться.

Не дожидаясь новых вопросов, она поспешила в дальний угол зала, где мерцал значок, обозначающий дамскую комнату.

Почти промчавшись между рядами столиков, она торопливо заперла дверь крошечной уборной и, склонившись над раковиной, рассталась со всем, что съела сегодня на завтрак.

Дрожа и отплевываясь, она старалась не думать о том, что может вообразить себе Маркус, или о том, как будет выглядеть, когда отсюда выйдет. Ноги у нее подкашивались, голова кружилась, на лбу выступал холодный пот.

Несколько минут прошло, прежде чем она нашла в себе силы обтереть лицо влажным полотенцем и пригладить растрепавшиеся волосы.

В затуманенном стекле над крохотной раковиной отражалось белое, как бумага, лицо, помутневшие глаза, искусанные губы. Что ж, тут ничего не поделаешь. К сожалению, Доминик не догадалась взять с собой ни тушь, ни пудреницу, ни губную помаду.

В конце концов, не так уж важно, как она выглядит. Гораздо важнее вести себя так, чтобы он ничего не заподозрил. Ах, если бы вернуть назад случайно вырвавшиеся в машине слова!

С такими мыслями, гордо расправив плечи, Доминик покинула свое убежище. Маркуса она заметила сразу — он сидел за столиком в другом конце слабо освещенного зала. Рядом стояла рыжеволосая официантка с карандашом и блокнотом. Судя по ее широкой улыбке, женщина не особенно торопилась принять заказ у такого видного мужчины.

Доминик села напротив своего спутника, и оба — Маркус и официантка — немедленно уставились на нее так, словно у нее было пятно сажи на носу.

— Вы уже заказали за меня? — поинтересовалась она, старательно разыгрывая безразличие.

Легкое поднятие бровей ясно ответило ей: Маркусу не до заказа — он был встревожен ее внезапным исчезновением.

— Нет, — ответил он. — Выбирайте сами.

Доминик глубоко вздохнула. Рука ее под столом незаметно легла на живот — оставалось только надеяться, что Маркус этого не заметит.

— Имбирный эль, пожалуйста, — попросила она.

Маркус нахмурился:

— Я думал, вы хотите согреться...

— Я передумала. — Взглянув на официантку, она повторила: — Кружку эля.

Кивнув, рыжеволосая девица умчалась. Маркус не отводил от Доминик пристального, задумчивого взгляда, словно увидел в ней что-то новое. Она поспешно отвернулась к окну. Дождь уже лил вовсю, барабаня по толстому оконному переплету; день превратился в унылые сумерки.

— Вас так долго не было, что я уже хотел попросить официантку пойти посмотреть, не случилось ли чего, — сказал он наконец.