Соседка почувствовала себя уверенней, опять удивляя Риту, что неслышащая умеет производить такой сильный гортанный звук.

– Как ты смеешь? – кричала она протяжно и размахивала перед лицом Риты руками с шевелящимися пальцами, и даже пытаясь в маленьком помещении наступать на нее с угрожающим лицом. Но в такой тесноте отступать было некуда, и Рита удивленно и брезгливо рассматривала ее. Та продолжала:

– Кто ты такая? Пришла, развалилась на моей кровати!

Мужчина нахмурился. Тут Яя встала грудью перед Ритой, и они перешли на свой язык. Сразу стало тихо, только остался некий физический звук: когда они «разговаривали», то во ртах у них щелкало, чмокало, выскакивали звуки из непроизнесенных слов.

Нагруженные вещами, они вышли на воздух. Яя сказала:

– Любовник мог тебя ударить!

Они молча с испорченным настроением завернули за сарай рядом с общежитием.

– В этом дворике на меня напал один мужик, но его нашли, и судили, и дали несколько лет, я сидела на суде. Не спрашивай об этом, – сказала Яя, вздохнув. Потом вдруг: – Правда, она красивая?

–Кто?

– Марина, соседка, она красивая?

– Да ты что!!! – Рита так возмутилась, уже перенимая обычное Яино гримасничанье лицом, выражая преувеличенно свои эмоции…

– Нет! – упрямо сказала Яя. – Я совсем глухая. А она – только на пятьдесят процентов! Ты слышала, как она хорошо разговаривает, и ты ее понимаешь! Она умеет жить! Я не умею. Я не умею так кричать. У нее есть муж и есть любовник.

И все ее любят, защищают. Муж приезжает, так ее любит, защищает, я ее ни разу не выдала никогда! А я всегда одна, одна, одна…

Яя никак не могла успокоиться таким «проводам», где столько лет прожила:

– О! Марина, она такая хитрая. Она никогда не раздевалась передо мной голая за пять лет! Я думаю, у нее фальшивая грудь. – Яя задумалась, вспоминая. – Все ее боятся. Если она улыбается, то все через силу ей тоже улыбаются. Хотя все ее ненавидят. Она сильная. Никогда не стоит в очередях, говорит, я глухонемая, пропустите меня!

– Ну и что хорошего, – не понимала Рита. – Она такая злющая, у нее такой • урод-любовник с ячменем. Она сидит в этом номере с нарами. Как хорошо, что ты ушла оттуда!

– А куда я ушла? Куда мне идти? Что будет со мной? – Яя даже приостановилась, чтобы поплакать. Отчаяние так захлестнуло ее, что она даже не имела сил нести дальше сундучок с одеждою и посудою. Она поставила его на землю. Они как раз остановились рядом с церковью. На ступеньках сидела безумная, из городских сумасшедших, попрошайка-нищенка.

– Вот, погляди на нее, – вдруг сказала Рита, сбив Яин настрой, – я такая же, как она! Мне хочется остаться рядом с ней, я так похожа на нее, мне нравится, как она живет, или не то… – изводя и растравляя себя, говорила Рита, но осеклась.

Когда поднялись снова в путь, Рита говорила:

– Начнем новую жизнь. Будем жить вместе. Будут всегда цветы на столе. Будем помогать друг другу. Ты хочешь?

Яе стало лучше – она повеселела.

– Да, я тоже хочу. Идти в церковь в платочке. Молиться. – Она изобразила, с каким лицом будет ходить в церковь и молиться.

– Во всем черном, – вставила романтичная Рита.

– Да, в узком черном платье, скромные и красивые, – так мечтала Яя.

Разговор их иногда мог быть неслышным, так как Рита произносила отдельные слова одними только губами и помогала себе выученными жестами или просто гримасой.

Когда они вернулись, вдруг дверь им открыл бледный, как принц, Алеша, которого сегодня никто не ждал. Он курил. Весь окутанный дымом, отстраненный и нейтрально-доброжелательный буквально ко всем, с безупречными манерами, он пропустил их со слегка тревожным выражением на лице. Невидяще уставился на сундучок Яи, но думал о своем, непроницаемом. Держался он помертвело, так что даже Яя, не говоря о Рите, испугалась его чрезвычайно прямой осанке с откинутым гордым аристократическим профилем. Он так держал себя, скрывая трагедию, что его и невозможно было по-влюбленому поцеловать или обнять после долгой разлуки. Рита «имела право» только ласково смотреть. Потоптавшись отчужденно, он тут же ушел в гостиную, где его ждала компания незнакомых опасных мужчин, похожих на стаю воронов – в черных пиджаках… Все стояли у круглого стола с темно-зеленым сукном и низким абажуром. Алексей затянулся к ним в комнату, закрыв створки двойных дверей, скрестив за спиной руки.

Не разбирая сундука, девушки прошли в другую комнату. Алеша заглянул к ним, уже одетый в габардиновое светлое пальто и опять курящий. В глазах был страх.

– Ложитесь спать? – спросил он, доброжелательно кивнув Яе. – Отлично. Ты не одна. Я ухожу. Я позвоню, – холодно добавил он и, не дожидаясь ответа, только «схватив» ужасный Ритин взгляд, поспешно удалился, загадочный, трагический, безнадежный, растерянный, уязвленный.

Внизу, у подъезда, спустившись в темноту, Алешу ударили в живот у стены, но не сильно, и он устоял на ногах. Вытер губу. Тот, кто его ударил, был пьян и стар.

– Алеша, купи еще выпить, – сказал он ему. Все расселись по нескольким машинам.

А он вспоминал, как Рита его учила:

– Если ты переживешь эти свои двадцать четыре года, будешь жить долго-долго. Я знаю, молодые любят умирать в двадцать четыре! Я и сама иногда вскрикиваю внутри самой себя: «Мне двадцать четыре года, и мне невыносимо!». Нашла тут у себя картину, на ней черной тушью нарисовано только одно слово много-много раз: «ненавижу-ненавижу-ненавижу». (Он тогда пожал ей руку, мол, не ненавидь, не ненавидь и успокойся.) Но если мы переживем двадцать четыре года и перейдем в двадцать пять, нужно будет потом бояться только: двадцать девять, но немного, тридцать три, тридцать семь, потом сорок два… Сорок восемь. Пятьдесят четыре. Вонючие восемьдесят!.. – Алеше было двадцать четыре года.