– Спасибо, Рутэнн.

Она слабо улыбается мне.

– Смотри не промажь, Сикьятаво, – предостерегает она и уходит в дом вслед за Софи.

В семьдесят седьмом году в Аризоне человек мог отвезти свою дочь на другой конец страны, и это считалось похищением. К семьдесят восьмому году законы изменились, и за тот же поступок инкриминировали уже превышение опекунских прав, а это гораздо менее серьезное преступление.

– Эх, Эндрю, – бормочу я, корпя над книгами в арендованном конференц-зале «Хэмилтона, Хэмилтона». – Неужели нельзя было подождать еще пару месяцев?

В отчаянии я хватаю какой-то юридический талмуд и, размахнувшись, едва не попадаю в Криса, который как раз входит в комнату.

– Что с тобой? – спрашивает он.

– Клиент у меня – идиот.

– Естественно. Не был бы идиотом, не нанял бы адвоката. – Крис присаживается и откидывается на спинку стула. – Ох, знал бы ты, что пропустил вчера! Только представь: рыжая деваха по имени Лотос – и волосы, и имя настоящие – идет со мной в мужской туалет «Безумного Геккона» и наглядно демонстрирует, каких гибких женщин берут в тренеры по йоге. Плюс у нее есть подруга, которая умеет поднимать винный бокал пальцами ног. – Он улыбается. – Знаю, знаю. Ты, считай, женат. Но все же… От головы ничего нет? Увы, ничего.

– Тогда мне срочно нужно выпить кофе. Тебе со сливками? Сахар нужен?

– Я не пью…

– Одну минуту! – И он вскакивает с места.

Меня прошибает холодный пот, стоит только представить дымящуюся, ароматную чашку в считанных дюймах от себя. Люди, в основной своей массе, не понимают главного: того промежутка между моментом, когда ты берешь чашку в руку, и моментом, когда выливаешь ее содержимое в раковину. В этом промежутке, по длительности не превышающем одну мысль, желание разрастается до таких колоссальных размеров, что голос разума умолкает под его напором. И прежде чем ты успеваешь хоть что-то возразить, кофе уже касается твоих губ…

Чтобы отвлечься, я листаю многочисленные кодексы Аризоны в надежде выяснить, существуют ли какие-нибудь оправдания для случаев похищения. И наконец мне на глаза попадается нужный абзац:

Проще говоря: «У меня не было другого выхода».

Жена-алкоголичка – это еще недостаточный повод, чтобы красть ребенка. Однако если я смогу доказать, что Элиза была алкоголичкой, что она не могла должным образом заботиться о дочери, что органы опеки и полиция были поставлены в известность, но не предприняли своевременных мер… Что ж, тогда у Эндрю есть шанс выйти сухим из воды. Присяжных можно будет убедить, что Эндрю испробовал все прочие варианты, что ему не оставалось ничего другого, кроме как забрать дочь и пуститься в бега… При условии, что Эндрю сможет убедить в этом меня.

Крис возвращается в конференц-зал.

– Держи! – Он толкает кружку по полированной столешнице в мою сторону. – Завтрак для чемпионов. А теперь извини, но я пойду поищу хирурга, который сможет ампутировать мне голову.

Он уходит, а я смотрю на чашку. От нее поднимается ароматная струйка пара. Я не пил кофе уже много лет, но до сих пор помню его восхитительную горечь. Я делаю глубокий вдох. После чего бросаю полную чашку – плевать на фарфор! – в мусорное ведро.

Офицер, обслуживающий приемную зону тюрьмы, кивает мне:

– Заходите в любую свободную.

Утро тихое, все двери заперты, лампы погашены. Я открываю первую дверь направо, жму на выключатель – и вижу весьма неожиданную картину: какой-то зек, спустив полосатые штаны до щиколоток, трахает свою адвокатессу прямо на столе для совещаний.

– Сукин сын! – рявкает мужчина, подтягивая трусы.

Женщина растерянно мигает, ослепленная внезапной вспышкой, и пытается вернуть на место свою обтягивающую юбку, но мимоходом сваливает на пол гору папок.

– Дайте-ка угадаю, – добродушно говорю я ей, – вы, должно быть, обсуждаете ваше членство в адвокатской коллегии?

Извинившись, я перехожу в соседнюю комнату и дожидаюсь Эндрю. Когда он заходит, я все еще думаю об этой адвокатессе – ее, пожалуй, уместно было бы назвать «защитница по назначению сюда» – и улыбаюсь.

– Что тут такого смешного? – интересуется Эндрю.

Еще неделю назад я бы рассказал ему эту историю за десертом. Но сейчас Эндрю носит такой же полосатый костюм и розовые трусы, а это весьма отрезвляющий факт.