Он улыбается мне, обнажая окровавленные зубы.

– Любитель ниггеров! – злорадствует и наводит на меня самопал.

Я узнаю оружие, потому что Компактный тоже хотел его сделать, но не успел вовремя раздобыть пули. Процедура проста: отпиливаешь верхушку и дно у ингалятора, разрываешь тонкую металлическую пластину, разглаживаешь ее и оборачиваешь карандаш, чтобы получилась трубочка. Патроны двадцать второго калибра входят в эту трубочку, как сабля в ножны. Завернутую в тряпку трубочку и держишь в одной руке, а второй берешь боек. Это может быть что угодно, лишь бы ударить по ободку патрона, когда сталкиваешь руки. В пределах пяти футов самопал разит наповал.

Я смотрю, как Стикс берет гнутую железку – судя по всему, ключ от наручников – и зажимает ее в правой руке. Затем разводит кулаки…

Будто в замедленной съемке, я поднимаю карандаш и прижимаюсь ртом к его концу. Стрела летит прямо в Стикса: скрепка врезается ему в правый глаз.

Он, вопя, откатывается прочь. Я дрожащей рукой засовываю оружие в канализационную решетку. Надзиратели распыляют перечный газ, я слепну. Что-то легко проносится мимо уха. Я пытаюсь разглядеть это «что-то», но глаза воспалились Предмет я узнаю осязательно, по холодному уколу, точно от миниатюрной ракеты. Ни секунды не мешкая, я подбираю оброненную Стиксом пулю.

– Эй, полегче там! – приказывает кто-то у меня за спиной. – Я видел, как ты принял первый удар. Ты в порядке? В промежутке между тем мигом, когда я вошел на спортплощадку, и тем, когда отсюда уйду, я успел превратиться в человека, которого отказываюсь узнавать. В отчаянного человека. В человека, способного на поступки, которых я не мог совершить, пока меня не вынудили. В человека, которым я был двадцать восемь лет назад.

Другая жизнь в один день.

Я киваю офицеру и подношу ладонь ко рту, как будто мне нужно вытереть слюну. И, языком вытолкнув пулю из-за щеки, глотаю ее.

Рутэнн рассказывает Софи, что в ее детстве девочки из племени хопи завивали волосы и собирали локоны изящными «гульками» над ушами. Она разделяет волосы Софи пополам, заплетает две косы и укладывает их спиралями.

– Вот так-то. Теперь ты вылитая kuwanyauma.

– А это что значит?

– Это бабочка, раскрывшая свои красивые крылышки.

Рутэнн накидывает Софи на плечи шаль и обматывает ей ноги бинтами – такие импровизированные мокасины.

– Замечательно! – говорит она. – Готово.

Сегодня она повезет нас в музей Херда, где состоится большой фестиваль. Машина под завязку набита старыми настольными играми, сломанными часами, ручками с пустыми ампулами и вазами с фишками и жетонами. «Вам все равно заняться нечем, – сказала она нам, – а мне понадобится помощь».

Через час мы с Софи стоим на лужайке у музея в окружении барахла Рутэнн, пока она бродит среди потенциальных покупателей, периодически распахивая свой обвешанный куклами плащ. Все, прихлебывая воду из бутылок и уминая гренки по четыре доллара за штуку, расселись на складных стульях или на подстилках. В круглом тенте у павильона несколько мужчин склонились над гигантским барабаном; их голоса сплетаются воедино и улетают в небо.

Здесь немало белых зевак, но в основном публика состоит из индейцев. Одеты они как придется: от национальных костюмов до джинсов и звездно-полосатых футболок. У некоторых мужчин волосы заплетены в косички и хвосты. Все улыбаются. Я замечаю девочек, у которых волосы заплетены точно так же, как у Софи.

В центр круга выходит танцор.

– Дамы и господа, – объявляет конферансье, – поприветствуйте Дерека Дир'а из Сиполови, что на земле хопи!

Мальчишке на вид не больше шестнадцати. Колокольчики на его костюме позвякивают при ходьбе, плечи и руки пересекает радужная бахрома, а лоб закольцован в кожаную повязку с радужным диском посредине. Из-под набедренной повязки выглядывают облегающие шорты.

Он раскладывает на земле пять обручей, каждый примерно в два фута диаметром. Барабаны начинают бить, и мальчишка приходит в движение. Два шажка правой ногой, потом – левой, затем – не успеваю я и глазом моргнуть – он уже подбрасывает первый обруч ногой и ловит его руками.

То же самое он проделывает с оставшимися четырьмя, после чего обручи превращаются в части его тела. Он проходит сквозь два и выстраивает другие три по вертикали, хлопает верхними, как будто исполинской челюстью. Не останавливаясь, он, пританцовывая, выходит из обручей и расправляет все пять за спиной, как орел крылья. Вот он оборачивается необъезженным жеребцом, вот – змеей, а вот – бабочкой. Потом свивает податливые обручи, будто Атлант, громоздящий все больше тяжести на свои плечи, и выкатывает эту трехмерную сферу в центр арены. Под рокот барабанов он танцует последний круг – и припадает на одно колено.