Положение спас сенатор Валерий Мессала — человек несколько глуповатый, но отличавшийся благородством осанки и жестов.

— Господа сенаторы! — произнес он, встав со скамьи и красиво подняв правую руку, как при клятве. — Мы утвердили завещание Августа Цезаря, но я прошу добавить к нему еще один пункт.

— Какой пункт? Говори! Пусть он скажет! — донеслись голоса со всех сторон.

— Я хочу обратиться к консулам, — продолжал Валерий Мессала. — Консулы Помпей и Апулей! Прошу вас меня поддержать! Я предлагаю сейчас же принести присягу новому императору — Тиберию Цезарю Августу! И в дальнейшем присягать ему ежегодно!

Сразу же Поднялся общий гомон, в котором слышались одобрение и облегчение. Оба консула, также поднявшись со своих мест, подняли правые руки, соглашаясь с Валерием. Но на них никто не смотрел. Все взгляды были направлены на Тиберия.

Он казался возмущенным — даже лысина порозовела от прилившей крови. Вскочив на ноги, он закричал хрипло:

— Мессала! Разве я просил тебя об этом? Скажи громко, чтобы все слышали!

— Нет, Тиберий Цезарь, ты меня не просил, — с достоинством, глядя Тиберию в глаза, ответил Валерий, — Я говорил по своей воле, руководствуясь интересами отечества! И впредь намерен поступать так же, хотя бы я и рисковал вызвать твой гнев!

Под восторженные крики сенаторов Тиберий сел на скамью, пожав плечами. К нему отовсюду сразу протянулось множество рук, выражающих одну общую мольбу.

— Прими власть, Тиберий!

— Управляй нами! Управляй государством!

— Цезарь! Цезарь! Император!

Тиберий сидел с каменным лицом, никак не реагируя. Но когда шум стал невыносимо громким и несколько человек, сидевших неподалеку, упали на колени, продолжая протягивать к нему умоляющие руки, он, казалось, пришел в сильное смущение — набросил полу тоги себе на голову и согнулся в три погибели, словно желая, чтобы о нем все поскорее забыли. От этого вопли сделались еще более оглушительными.

Не все из присутствующих, однако, были охвачены верноподданнической страстью. Среди сенаторов — как ни выхолощен был состав сената за последние десятилетия — все же оставались люди, принадлежавшие к древним и гордым фамилиям. С изумлением они наблюдали за поднявшейся вакханалией: при Августе такого раболепия не было.

Два закадычных друга, сенаторы Азиний Галл и Квинт Гатерий, как раз были представителями аристократических родов. Пользуясь тем, что за общим шумом их никто не слышит, они громко разговаривали.

— Бедный Рим! — насмешливо сказал Гатерий. — Того и гляди, он получит правителя не хуже, чем какой-нибудь восточный деспот. Посмотри на них, Галл! Они сейчас ему ноги станут целовать, мерзавцы!

— А чего ты хочешь от них, Гатерий? — презрительно выпятил нижнюю губу Азиний Галл. — Это же бывшие лавочники, выкупившие себе когда-то всадничество. Среди них даже сыновья вольноотпущенников есть, и ты знаешь кто.

— Но каков Тиберий! Вот увидишь — он сейчас начнет отказываться от императорской власти, — сказал Квинт Гатерий, — Это по нему видно. Но зачем он так поступает? Хочет подольше понаслаждаться спектаклем? Да ведь он никогда не был большим охотником до зрелищ!

— Ничего тут нет странного, — ответил Галл. — Его станут упрашивать, он будет отказываться, но дня через три согласится. Кто тогда сможет упрекнуть нашего Тиберия в том, что он узурпатор? Он лишь согласился на всеобщую просьбу — вот и все. И не одни мы — весь Рим станет просить его. И вместе с властью Тиберий получит в руки отличный козырь.

— Да уж, несомненно, — сказал Гатерий. И, придвинувшись поближе к уху товарища, вполголоса произнес: — Что бы сейчас кричали сенаторы, если бы Германик вместе с войском вошел в Рим?

Они понимающе переглянулись. Потом Галл, увидев несколько направленных на себя неодобрительных взглядов — чего это они расселись, когда все вокруг стоят и умоляют, — незаметно подмигнул Гатерию, поднялся на ноги и зычно, перекрывая всех, прокричал:

— Слово Тиберию! Дайте ему слово! Отпустите его!

Последняя фраза относилась к двум сенаторам, которые уже доползли до Тиберия и обнимали ему ноги, крепко ухватившись, как тонущий хватается за проплывающее мимо скользкое и противное, но такое спасительное бревно.

Тиберий (он снова был с открытой головой) оттолкнул от себя податливые сенаторские тела и встал. Крики захлебывались, стихали. Он дождался, пока стало возможно говорить, не повышая голоса и в своей медлительной манере начал:

— Отцы сенаторы! Друзья! Я выслушал вас и теперь прошу выслушать меня и отнестись к моим словам с пониманием и уважением. То, о чем вы просите меня, я выполнить не могу. Я уже немолод. Мне пятьдесят шесть лет, и у меня слабое здоровье. Вы хотите взвалить на мои старые плечи непосильный груз. Я не могу его нести…