В тот день Мариам находилась в соседней комнате. Сначала с улицы донесся топот копыт нескольких всадников, потом она услышала возбужденные голоса во дворе, у парадного входа, потом шаги на лестнице. Потом голос слуги произнес громко у самой бабушкиной двери:

— Гонцы из Дамаска!

Бабушка ответила:

— Пусть войдут.

Судя по звуку, вошли сразу несколько человек, но заговорил один — негромко, невнятно. Мариам так хотелось войти и послушать, какие вести привезли гонцы. Она осторожно, неслышно ступая, подошла к двери (бабушка Юдифь не любила и сердилась, если Мариам входила к ней во время разговора с чужими) и, прислонив ухо к гладкому дереву, прислушалась. Но ничего не услышала — за дверью было так тихо, словно там не было никого. Тогда Мариам осторожно надавила на створку, желая хотя бы чуть-чуть приоткрыть дверь и посмотреть, что же делается внутри. Створка еще не стронулась с места, когда бабушка Юдифь закричала.

Она закричала так громко и протяжно, что Мариам показалось, будто задрожали стены, так страшно, как кричат только дикие звери, раненные охотниками, так протяжно, что это не походило на звук человеческого голоса. Мариам отшатнулась от двери и побежала в противоположную сторону, с размаху ударилась в стену, упала, тут же поднялась и ткнулась снова. Снова упала и осталась лежать на полу, прикрыв лицо ладонями и подтянув ноги к коленям. Вся дрожа, она слышала крики и топот, наполнившие дом, поняла, что случилось страшное, но не хотела узнать что. Она ничего не хотела знать, а боялась лишь одного — повторения нечеловеческого крика Юдифи. Но он не повторился.

К Мариам подошли, ее подняли и понесли. Она услышала голос матери:

— Что с ней? — и ответ слуги, прозвучавший у самого уха:

— Она, наверное, испугалась. Она дышит, госпожа.

Мариам положили на мягкое, и руки матери (не открывая глаз, она узнала ее руки) схватили ее за плечи и потрясли.

Мать заговорила испуганно:

— Что с тобой? Что с тобой, девочка моя?

И тогда Мариам открыла глаза и прошептала:

— Ничего.

Лицо матери было в слезах, она уронила голову на грудь Мариам и зарыдала.

Потом Мариам узнала, что за весть привезли гонцы: в Дамаске были убиты ее отец Александр и ее дед Аристовул, царь Иудеи. Мариам плакала, хотя не любила и боялась отца, а деда не видела уже много лет и помнила плохо. Но она плакала, потому что плакали все вокруг, а мать, распустив волосы, била себя кулаками в бедра и раскачивалась из стороны в сторону. В доме плакали все, рабы ходили со скорбными лицами и часто роняли на пол еду и предметы. Не плакал лишь один человек — бабушка Юдифь.

Когда Мариам пришла к ней после случившегося, она сначала осторожно заглянула в дверь, боясь повторения так испугавшего ее крика. Юдифь сидела за столом в кресле с высокой спинкой, и лицо ее показалось Мариам неожиданно спокойным. Только было оно очень бледным.

— Подойди ко мне, Мариам, — позвала Юдифь, и Мариам вздрогнула при звуке ее голоса — такой он был незнакомый, чужой.

Мариам подошла и встала перед ней. Юдифь прямо, с отсутствующим выражением на лице, неподвижным взглядом смотрела на Мариам (Мариам на мгновение показалось, что Юдифь ослепла и не видит ее), потом сказала негромко, пошевелив тонкими белыми губами:

— Я хочу, чтобы ты знала, кто убил твоего отца и деда. Их убили наши враги — подлый Антипатр и его сын, мерзкий Ирод, — Юдифь помолчала и добавила: — Люди низкого происхождения и подлого рода, идумеи, предательство и коварство у них в крови. Ты поняла, что я сказала?

— Да, — испуганно кивнула Мариам и под прямым взглядом Юдифи договорила: — Поняла.

— Ты знаешь, для чего я говорю тебе это? — еще строже, как будто Мариам была в чем-то виновата, спросила Юдифь.

— Да, — непроизвольно ответила Мариам и тут же поправилась, увидев, как брови Юдифь недовольно сошлись к переносице: — Нет.

— Тогда слушай, что я тебе скажу, — чуть хрипловатым голосом произнесла Юдифь. — Ты красива, Мариам, ты слишком красива. Ты знаешь об этом.

— Нет, — прошептала Мариам, покраснев, и опустила голову. — Да.

— И если кто-то из них, — продолжала Юдифь, — из их подлого низкого рода захочет жениться на тебе, ты должна будешь сказать «нет», даже если это будет грозить тебе смертью, даже если это будет грозить смертью кому-то из нас. Войти в их семью — все равно что войти в стаю диких животных, волков и гиен. Ты хорошо поняла, что я тебе сказала?

На глаза Мариам навернулись слезы — не столько от смысла сказанного Юдифью, сколько от ее тона. Когда она говорила про волков и гиен, голос ее дрогнул, и Мариам показалось, что она вот-вот закричит. Как тогда, страшно, по-звериному. Мариам низко опустила голову, капли слез уже свисали с ресниц, и, когда она на последний вопрос Юдифи ответила: «Да», голова ее чуть дернулась, и одна капля, оторвавшись, упала на пол у ее ног.

Мариам уже исполнилось пятнадцать лет, и с недавних пор она стала часто думать о замужестве. Мысли об этом приходили обычно поздним вечером, когда она ложилась в постель. Девушка видела себя рядом с мужчиной на свадебном торжестве, слышала радостный шум и приветственные крики, чувствовала исходившее от него тепло, и ей было легко и радостно. Но это видение сменялось другим: комната, освещенная мягким огнем светильников, широкое ложе, блистающее какой-то особенной белизной, и руки мужчины, лежащие на ее плечах. Мужчина медленно отводил руки, и Мариам оставалась обнаженной. Мужчина поднимал ее на руки и осторожно опускал на ложе. От радости и стыда Мариам закрывала глаза. Губы мужчины касались ее щек, губ, плеч, а рука трогала грудь, живот, мягко, но неотвратимо сползая все ниже и ниже. Мариам чувствовала сладкие волны, поднимающиеся снизу вверх и горячим потоком ударяющие в голову. Она едва сдерживала стоны… В страхе открывала глаза и рывком натягивала одеяло на голову.