Отец с тревогой взглянул на сына:

— Что с тобой, Ирод?

Ирод наконец сумел продохнуть и успокоительно помахал рукой:

— Нет, ничего… не знаю.

— Ты рано сдаешься, Ирод, Бог предоставил нам шанс.

— Бог? — поморщившись, переспросил Ирод — отец никогда не упоминал о Боге.

Антипатр улыбнулся — то ли грустно, то ли насмешливо:

— Иногда приходится вспоминать о Боге, хотя он не наш, а иудейский. — Выражение озабоченности сменило улыбку, голос зазвучал строже. — Накануне я получил известие от одного знакомого торговца из Пелузия, города в ста милях от Александрии. Он пишет, что дела Цезаря очень плохи. Его легион — не больше четырех тысяч воинов — окружен в Александрии всей армией Египта. Часть города уже занята египтянами, солдаты Цезаря жестоко страдают от недостатка пищи и воды. Митридат Пергамский, друг Цезаря, собрал большое войско и движется в Египет. По моим сведениям, он пересечет границу Иудеи не позже чем через десять дней.

Ироду было известно — хотя он никогда не говорил об этом с отцом, — что у Антипатра множество осведомителей и в Дамаске, и в Антиохии, и даже в Пергаме. Судя по его рассказу, осведомители были у него и в Египте, где после смерти царя Птоломея Авлета шла война за престол между его детьми.

По-видимому, Цезарь вмешался в эту войну, но попал в ловушку. Ирод понял обстоятельства так: если помешать Митридату Пергамскому прийти на помощь Цезарю, то он скорее всего вместе со своим легионом погибнет в Александрии, и значит…

Ирод не стал додумывать, что это может означать в их судьбе, и сказал отцу как о деле совершенно очевидном:

— Значит, ты хочешь напасть на войско Митридата?

Антипатр удивленно посмотрел на сына.

— Напасть? — переспросил он и отрицательно покачал головой, — Не напасть, а присоединиться к Митридату и идти с ним на помощь Цезарю.

Здесь пришла пора удивиться Ироду:

— Ты хочешь идти на помощь Цезарю? Но разве для нас не лучше, если Цезарь…

— Погибнет? — договорил за сына Антипатр и снисходительно улыбнулся. — Ты еще молод, Ирод, и не умеешь смотреть далеко вперед. Это только кажется, что гибель Цезаря в Египте выгодна нам. Если Цезарь погибнет, то еще неизвестно, кто займет его место. Даже если это будет сторонник Помпея, то все равно он ничем нам не будет обязан. А представь себе, если его место займет его собственный сторонник? Тогда окажется, что мы способствовали гибели Цезаря, и в этом случае нас ждет неминуемая смерть. Я думаю, что Цезарь выберется из своего трудного положения и без помощи Митридата — ведь он сумел победить самого Помпея Магна, а это тебе не какие-то там египтяне. Если же мы, сторонники его бывшего врага, придем ему на помощь, то…

Антипатр недоговорил, но Ироду и без того все стало понятно. С одной стороны, он испытывал чувство стыда за то, что ошибся относительно намерений отца, с другой — он искренне восхитился его мудростью. Он посмотрел на отца с виноватой улыбкой:

— Я глуп, мне стыдно, отец. Прости.

— Ты просто молод, — ответил Антипатр и обнял сына.

Антипатр ненадолго задержался в Иерусалиме, всего

на два дня, и вскоре уехал в Массаду, чтобы подготовить свои отряды и идти на соединение с Митридатом Пергамским. В Иерусалим же он заехал лишь для того, чтобы переговорить с Гирканом и взять у первосвященника письмо к иудеям, живущим в окрестностях Мемфиса, города в дельте Нила. Иудейская община Мемфиса была одной из самых мощных, многочисленных и влиятельных не только в Египте, но, наверное, и на всем Востоке. Расположение Мемфиса делало город своеобразными южными воротами Египта. Отношение иудеев к римлянам было известно, и если они не захотят пропустить в Александрию войско Митридата Пергамского, то положение Цезаря может стать критическим. Воевать же с иудейским населением Египта Антипатру по известным причинам не хотелось.

Убедить Гиркана в необходимости поддержать Цезаря для Антипатра не составило никакого труда. Причиной тому оказалось не красноречие последнего и даже не доводы, которые он представил в пользу такого решения (в его изложении доводы казались неопровержимыми), а смерть Аристовула и Александра. С одной стороны, разом устранены два главных противника Гиркана, и власть его вследствие этого значительно укрепилась — он остался единственным и неоспоримым наследником престола в Иудее. Но с другой стороны (думая об этом, Гиркан всякий раз горестно вздыхал), смерть брата и племянника так возвышала Антипатра, что он становился опасен. Первосвященнику нечего — и некого — было противопоставить военной силе и влиянию своего верного соратника. Пифолай, перешедший на сторону Аристовула, после разгрома последнего римлянами бежал и скрывался где-то, по слухам, на границе с Парфией. Правда, в Иерусалиме оставался Малих, единственный влиятельный иудейский полководец, но он вел себя тихо, о событиях в Риме и Иудее высказывался с крайней осторожностью и, хотя уверял первосвященника в своей неизменной преданности, наделе не брал ничью сторону, да и вообще жил как частное лицо.

Гиркан не верил Малиху, как не верил никому. Вокруг были лишь враги и завистники, и порой в сердцах он клял свою несчастную судьбу, заставившую его родиться царским сыном. К тому же старшим. Опомнившись и испугавшись своих мыслей и слов, он истово молился, прося Бога простить его слабость. Совершенно ослабев от страха и молитв, Гиркан падал без сил, сознание его наполнялось вязким туманом, и он не понимал, где находится и что с ним такое происходит. Бывало, что сознание к нему возвращалось медленно, иногда в течение нескольких часов. Когда он совершенно приходил в себя, то первой мыслью, посещавшей его, было: какое же это счастье находиться без сознания! Без забот, страхов и горестных дум!

Когда вернувшийся из Дамаска Антипатр стал горячо уверять его, что им необходимо помочь Цезарю и таким образом постараться завоевать его расположение, Гиркан согласно кивал, но слушал плохо, думая о своем: когда же Антипатр нанесет решающий удар и станет правителем Иудеи — через месяц, через год?..

Едва Антипатр закончил, Гиркан сказал:

— Ты прав, я согласен с тобой, мы поддержим Цезаря, — и стал писать письмо иудеям Мемфиса.

Только самое начало (витиеватое обращение к «горячо любимым братьям») он написал сам, все остальное — под диктовку Антипатра.