— Бедная моя девочка, — сказал он, обнимая ее и проводя узкой ладонью по волосам, — тебе несладко приходится, ты сразу потеряла и отца и деда.

Мариам осторожно подняла голову и посмотрела в лицо Гиркана. Ей вдруг захотелось сказать ему, что все в доме считают его виновным в этих смертях, но, наткнувшись на его нежную, чуть виноватую улыбку, говорить не стала, а, прижавшись к нему, прошептала:

— Дядя, я так рада видеть тебя!

(Гиркан доводился ей дедом, а не дядей — ведь мать Мариам была его родной дочерью, — но с детства она почему-то называла его дядей и так продолжала называть.)

— Ты выросла, моя девочка, — ласково проговорил Гиркан, чуть отстранив ее от себя, внимательно осмотрел, придерживая за плечи, — стала такой красавицей. Красивее тебя я никого не видел, ни здесь, в Иудее, ни в Сирии, ни в Аравийском царстве.

— А в Риме? — неожиданно для самой себя спросила Мариам, скорее из любопытства, чем из кокетства.

Гиркан коротко усмехнулся:

— Я не был в Риме, но уверен, что и там не найдется девушки, которую можно было бы сравнить с тобой.

От этих слов Мариам стало неловко, она опустила голову. А Гиркан сказал:

— Тебе нечего стыдиться: твоя красота слишком великолепна и слишком величественна, чтобы принадлежать тебе одной. Она — гордость всей Иудеи и — не побоюсь сказать — достояние всего мира.

Мариам было и радостно от слов Гиркана, и грустно одновременно. Дядя всегда оставался ласков с ней, но никогда ничего подобного не говорил. И хотя он уже старик, слабый и болезненный, но все же он мужчина, и девушке стыдно слушать такое от мужчины. Во всяком случае, она должна была показать, что стыдно. И, осторожно подняв на Гиркана глаза, она, чтобы переменить тему, сказала, коротко вздохнув:

— У нас сейчас траур.

В свою очередь Гиркан вздохнул глубоко и протяжно, горестно покачал головой:

— Да, горе, горе!..

Они присели: Гиркан в кресло, Мариам на край ложа. Помолчали. Гиркан снова вздохнул и покашлял. Наконец сказал:

— Ты должна понять своих родных и простить их. Вся твоя жизнь впереди, а их жизни, как и моя, уже на закате.

Мариам исподлобья взглянула на Гиркана, не понимала, к чему он клонит, но чувствовала, что пришел он не просто так. И не ошиблась. Помолчав, повздыхав, покашляв, поерзав в кресле, как бы отыскивая удобное положение (Гиркан был столь тщедушен телом, что любое кресло казалось ему большим), он мельком посмотрел в сторону двери. Заговорил тихо, с грустью:

— Знаю, что теперь не время говорить о будущем — я имею в виду твое будущее, Мариам, — но я так стар и болезни так донимают меня, что чувствую — проживу недолго. Пока был жив твой отец и твой дед, не я, а они думали о тебе. Но с их смертью мужчин уже не осталось в вашей семье, и мой долг подумать о тебе, Мариам. Я не упомянул о твоем дяде, Антигоне, но он далеко, и неизвестно, когда вернется.

Мариам знала, что младший брат отца, Антигон, остался в Риме. Ходили слухи, что новый правитель Рима, Цезарь, не доверяя царю Аристовулу, оставил его там в заложниках.

— Тебе нужно подумать о замужестве, — после паузы продолжил Гиркан, проговорив это еще тише, чем прежде.

Мариам вспыхнула:

— Дядя!

Гиркан развел в стороны свои худые руки:

— Что поделаешь, девочка моя, смерть берет свое, а жизнь — свое. Так Бог создал этот мир, и не нам менять установившийся порядок вещей. Тебе уже скоро шестнадцать, самое время. Я старый и очень люблю тебя, потому буду говорить прямо: что ты сама думаешь об этом?

— Не знаю, дядя, — пролепетала Мариам, ощущая приближение чего-то страшного, стыдного, но… желанного.

— Старые роды захирели, — качая головой, сказал Гиркан, взявшись руками за подлокотники кресла и сжав их, — теперь человек определяется не принадлежностью к древнему роду, а доблестью, силой и умом. Я много думал о тебе, перебирая в уме тех молодых людей, кто может быть достоин твоей красоты и принадлежности к нашему славному роду, и я вижу лишь одного. Одного. Ты слушаешь меня, Мариам?

— Да, — выдохнула она, замерев и крепко сжав пальцы, боясь, что Гиркан заметит их дрожь.

— Его зовут Ирод, — не без труда выговорил Гиркан. — Ты знаешь, о ком я говорю?

Мариам кивнула.

— Он приходил в ваш дом, ты должна была видеть его.

Мариам кивнула снова, еще ниже опустив голову.

— Тогда скажи, что ты думаешь о нем?

Мариам в третий раз кивнула, уже непроизвольно, и вдруг словно какая-то сила подтолкнула ее снизу, она подняла голову и выпалила:

— Он враг нашего дома! — Сказала это не зло, а испуганно.