Резким движением, каким аллигатор бросается из засады на зазевавшуюся антилопу, мои руки обвивают хулиганку, стискивая и сдвигая. Самодовольная улыбка исчезает, как не бывало, а серебро радужек почти исчезает, затопленное приливом излившейся из зрачков черноты.

– Ри-и-ин! – долгий стон, подобный звуку фанфар.

– Да! – выдох прямо в ухо. Негромкий, но её всё равно встряхивает с головы до пят.

Неописуемо.

Одна накатившая волна немедленно сменяется другой. Мы качаемся на них, как на качелях. И нет никаких причин для стыда и страха, нет причин для боли и сомнений. Но есть все причины для полной противоположности этих состояний. Прошлое без остатка испаряется в гудящем белом пламени, будущее сворачивается, как чистый свиток, от прикосновения того же испепеляющего жара. И лишь одно мгновение, имя которому – сейчас, поёт в самой сердцевине великого пламени, как вечно горящий и вечно же возрождающийся феникс.

– Фарлэй, – шепчу я снова и снова. – Фарлэй!

И это слово понемногу превращается в имя.

Тысяча благословений тебе, Сьолвэн: моё обновлённое тело достаточно выносливо не только для многочасовых плясок с оружием. Выносливостью иного рода оно также наделено в полной мере. А Схетта… у меня просто нет слов. Модели и актрисы, жертвы самого отчаянного фотошопа, бледнеют, как пожелтевшие чёрно-белые снимки, рядом с живой, ослепительной, яростно страстной женщиной, впитавшей и отразившей всё сверхчеловеческое искусство бессмертной повелительницы Жизни.

Тысяча благословений тебе, Сьолвэн! Если бы боги решили сойти в тварный мир и принять для этого людские обличья, то богиня любви не нашла бы лучшего сосуда для своей вечной сути, чем эта женщина… моя, моя, МОЯ женщина!

Впрочем, категории собственности и принадлежности здесь неуместны. Там, где царит абсолютная свобода, им не за что уцепиться.

– Рин… скажи что-нибудь красивое.

И я говорю:

– Ты – ангел, милая. Ты – ангел.

А то, что крылья не белы…

Когда с тобой танцуешь танго,

Хлебнув настойки омелы,

Когда под полною луною

Ныряешь в пламя глаз твоих

И небо чудится иное,

И новый мир, и звонкий стих, -

О цвете крыльев забываешь

И вихрем над землёй летишь.

О цвете крыльев забываешь,

Когда внизу – осколки крыш…

Мы ангелы, ты это знаешь?

Конечно, знаешь. Но молчишь.

Вот только Схетта – не лирическая героиня. Она не молчит; она вполне внятно говорит со мной… только не вслух, а на языке тела. На том же самом языке я объясняю ей – долго объясняю, обстоятельно и подробно, – как сильно и за что именно я люблю её.

Ламуо?Возможно. Да, вполне возможно. Оно так давно стало моей неотъемлемой частью, что порой я пользуюсь им фактически помимо сознания. Но вообще-то искусство друидов не является необходимым для таких разговоров, какие ведём мы двое. Оно лишь расширяет их, позволяя освоить дополнительные измерения – как те самые крылья, что не белы…

– Рин, твари ещё роятся?

– Понятия не имею.

– Как?

– Меня не интересует ничто, происходящее дальше, чем на вытянутой руке от меня.

– Рин, я серьёзно!

– Я тоже вполне серьёзен. Я не могу отогнать тварей, но зато могу не смотреть.

– Знать наверняка – лучше.

– Максималистка.

– Такой уж сделана.

– О, мне очень, оченьнравится, как ты сделана!

– А мне оченьнравится, как сделан ты.

– Да неужели?

– Комплексы, милый? Ты прекрасен, как бог. И это не лесть.

– Никогда не считал себя красавчиком.

– А ты не красавчик. Хотя тело у тебя без изъяна. Ты не красив, ты именно прекрасен.

– Уж не влюблённую ли женщину слышу я?

– Её, милый, её. Поверить не могу, что всё-таки тебя завалила!

– Ну, это был тонкий стратегический расчёт. Доставшееся легко не ценится, знаешь ли…

– Ах ты!..

– Ах я. Коварный, изворотливый…

– …соблазнительный!..

– …и скользкий тип. Так что ты крупно попала, Схетта. Не вырвешься, и не надейся.

– Как раз на освобождение я не рассчитываю. – Она слегка отодвигается и внезапно утрачивает всякую игривость. – Я… мне страшно об этом говорить, но и молчать… это… я…

– Продолжай. Я не оттолкну тебя, что бы ни случилось.

Схетта сглатывает ком. Прячет глаза.

Я сгребаю её за плечи, подтаскиваю и начинаю тихо перебирать волосы у макушки. Успокаивая. Поглаживая. Она вздыхает – почти судорожно. Мышцы её скручены напряжением, предельно далёким от любовной страсти.

– Ты. И Айс. Вы совершенно разные. И вы – каким-то странным, мистическим почти образом – похожи. До ошеломления, до боли. У тебя и у него в прошлом нет почти ничего общего, но ваши души словно отлиты в одном цехе одним мастером. Как будто две дороги, у перекрёстка сливающиеся в один широкий тракт…