– Я знаю, что мы с ним…

– Не перебивай, пожалуйста! Я… ты знаешь, кто послужил прототипом при моём… так вот, я не могу точно сказать, кого люблю. Не чувствую уверенности. Может быть, я люблю тебя. Но возможно… шанс, что на самом деле это – мираж. И люблю я лишь отражение Айса в тебе. Я…

– Ш-ш-ш-ш…

Я ненадолго прижимаю Схетту к себе. Крепко, до боли. Отпускаю, обхватываю её голову и заставляю взглянуть мне в глаза. Деля боль на двоих, ослабляя её, готовясь исцелить вовсе.

– Милая, послушай меня теперь ты. Послушай. Готова?

– Да.

– В моём понимании ты сказала очень правильные вещи, но подобрала не те слова. Не совсем правильные. Я немного поправлю тебя, хорошо?

– Хорошо… – заворожённо шепчет она.

– Тогда слушай. В каждом человеке, вообще в каждом разумном есть нечто, достойное любви. В ком-то больше, в ком-то меньше. Ты видишь, что Айс – достойный мужчина. Что его есть за что любить, есть за что уважать. Но этот внутренний маяк горит в каждом существе! На самом деле идеал, к которому стремится твоя душа, не собственность Айса, и он – не моя собственность. Идеал находится где-то непостижимо далеко, а во мне и в нём просто преломляется сходным образом. Эта истина – простая, очевидная – от Айса ускользает. И я безумно рад, что он так и не решился увидеть в тебе сияние того же идеала, который манил его в погибшей Ниррит. Я рад, потому что благодаря этому получил свой волшебный шанс.

– Ты…

Мой палец ложится на губы Схетты.

– Ш-ш-ш… я не стану требовать клятв и не стану приносить их сам. Ты знаешь, мне будет очень больно, если ты сочтёшь нашу связь ошибкой и уйдёшь к Айсу. Но я приму это. Потому что ты уже дала мне больше, уже приблизила меня к сиянию идеала ближе, чем я когда-либо…

Не дав закончить слишком пафосную речь, Схетта опрокинула меня на булькнувшую кровать и поцеловала с отчаянной жадностью.

Свыше сил человеческих было не ответить на такойпоцелуй!

И я ответил, вновь сжигая прошлое и будущее в пламени ослепительного настоящего.

Я уже рассказал о своей кутузке практически всё. Расположение, габариты, мебель (одна штука), Растение (одна штука), Рин Бродяга (ещё одна штука). Только об одном предмете интерьера я до сих пор не сказал ничего. Об "окне". Которое на самом деле никакое не окно, если вы помните мои слова о полусотне метров под землёй.

Будь кутузка высокотехнологической, а не магической, "окно" можно было бы без потерь заменить телеэкраном. В общем, оно выполняло примерно те же функции. Только канал трансляции большим динамизмом не отличался. По нему всегда показывали одно и то же: небо, нежно-голубое в лёгкую прозелень. Если мимо той штуки, которая ловит и переправляет ко мне изображение, проплывает облако – это сходит за настоящий праздник. Хоть какие-то перемены. Судя по количеству этих белых штуковин там, наверху, климат в районе кутузки засушливый, и даже очень. Ни разу не видел здесь нормальных дождевых облаков, не говоря уже про свинцовые тучи полноценного грозового фронта.

С другой стороны – мало ли, откуда берётся это изображение, как обрабатывается и фильтруется? Полагаться на достоверность картинки в "окне", как на слово божье, я бы не стал. То есть до сих пор двух одинаковых по форме облаков я в нём не видел, но это ещё ни о чём не говорит. Сделать так, чтобы вид из "окна" никогда не повторялся – задачка даже не для грамотного иллюзиониста, а для его более-менее талантливого ученика. В общем, днём я редко обращаю на "окно" много внимания. Вот ночами – другое дело. Только в кутузке я по-настоящему понял, до чего истосковался по чёрной, усыпанной звёздной пылью бездне. Такой родной, несмотря на то, что созвездия в ней мне не знакомы…

Именно ночное небо позволяет мне достаточно уверенно судить о том, что происходит снаружи и в какой мере вид из "окна" действительно является трансляцией, а в какой – ловкой подделкой. Мой вывод, плод многочасовых наблюдений и расчётов, гласит: либо картинку подправлял истинный мастер своего дела, вроде того, который создал Растение, либо небо, которое я могу наблюдать – настоящее.

Придать видимость подлинности рисунку созвездий на порядок-два сложнее, чем налепить редких и никогда не повторяющихся облачков. Если я просижу в кутузке ещё хотя бы пару месяцев в дополнение к тому времени, которое уже провёл здесь, смогу вычислить по результатам ночных бдений примерную широту, на которой расположена кутузка, и длину местного года. (Благодаря хорошей зрительной памяти и необходимым рациональному магу навыкам "скоросчёта" я справляюсь даже без инструментов). Пока получается, что год на треть длиннее земного, но при разбросе в плюс-минус полгода точность явно неудовлетворительная.

Пока.

Не то, чтобы результаты этих вычислений мне чем-то помогли, но…

Вокруг стало немного темнее. Я обернулся к "окну", ожидая увидеть очередное облако, а вместо этого увидел паскудную морду.

Почему паскудную? Во-первых, даже незнакомый с хозяином этой морды согласился бы с моим определением – хватило бы одного взгляда на ухмылку, сильнее обычного уродующую этого типа. Надо быть совершеннейшим паскудником, чтобы, наплевав на помощь целителей, не свести с лица шрам, удлиняющий рот аж до самого левого уха. Жаль, что оставивший этот шрам не довёл работу до конца: я бы охотно поглядел, как Улыбчивому вскрывают башку наподобие консервной банки, а не просто портят на этой банке этикетку. Ибо вторая причина паскудства морды, с коей мы играем в гляделки, чисто личная. Именно эта гнида некоторое время назад, зайдя с тыла, вырубила меня сонными чарами, пока две другие гниды отвлекали с фронта.

– Молчишь? – поинтересовался Улыбчивый. – Сидишь тихо?

Я не ответил.

– Знаешь, тут не курорт. Придётся пошевеливаться, если не хочешь сдохнуть.

После этого заявления, так и не дождавшись от меня ответа, Улыбчивый сгинул. А я окинул взглядом свою кутузку и тихо выругался. Канал, по которому к Растению поступала энергия, съёжился почти до нуля. Ровно до уровня, при котором Растение ещё не должно было умереть, но уже наверняка не смогло бы поддерживать моё существование на прежнем уровне.