Перевожу дух — страхи пока оказались напрасными. Тут все ясно и понятно, тем более что распорота только кожа. Лежащая глубже артерия не пострадала, так что обработать края раны йодом, промыть и наложить пару швов. Шил я, правда, очень давно, да и когда шил, не шибко мастер был, но пара банальных швов невелика мудрость.

От укола новокаином парень героически отказывается, некоторую премедикацию ему сделали — спиртом от него пахнет, и, по-моему, он его принял «внутриутробно». И действительно, мои весьма неуклюжие манипуляции, надо отметить, переносит стоически, как спартанский мальчик. Теперь отчекрыжить ножницами концы нитки над узлами. Пластырную повязку сверху — и свободен. Рана у парня чистая, так что заживет, скорее всего, первичным натяжением. Через неделю снять швы, и можно красоваться шрамом.

— Все? — спрашиваю с надеждой у медсестры.

— Все, — отвечает она.

И тут же радужные надежды на возвращение к пирогам рушатся как воздушный замок, потому что сестра мрачно добавляет:

— Чистые — все. Остальные — гнойные. Пойдемте!

Идем не в операционную — там как раз, по словам сестры, идет полостная операция по поводу перитонита у неудачно прооперированной девушки, а в наспех приспособленную под гнойную обычную палату. Здесь, к моему облегчению, я уже оказываюсь в ассистентах. Это проще. Братца не вижу — он в операционной, тоже в помогалах.

Возни много. Раненые действительно непростые, но, по словам сестры, самая тяжелая — девчонка, которую нашли на крыше.

Мужик, в раненой руке которого мы как раз копаемся, оживляется при упоминании о девочке. Анестезия у него проводниковая, в подмышечную область ему вкатили серьезный коктейль, отключив плечевое сплетение, так что он в сознании и рад случаю поучаствовать в разговоре. Нам это немного мешает, но рану то ли не обрабатывали вообще, то ли обработали неумело. Дух от нее тяжелый, и хирург как раз тянет оттуда — прямо из раневого канала — кусок тряпки, вбитый пулей.

— Это наш взвод ее нашел! Представляете — на крыше дома! Мы мимо проезжаем, а она нас услышала и давай руками махать. Ну, мы подъезд зачистили и ее спасли!

— Руку вам тогда повредили?

— Не, это уже позже было!

— Вчера?

— Ага, вчера. Какие-то сукины дети обстреляли.

— Заметили, кто?

— Куда там. Попрыскали из пулемета, но даже не смотрели, попали или нет.

— С грузом шли?

— Ага. А девчонка действительно слабенькая была. Хотя голодала не так чтобы долго.

— Дело не в голодании, — бурчит хирург. — Дело в обезвоживании.

— С чего бы? Снега там было полно, — удивляется раненый, деликатно морщась от действий хирурга.

— Снегом жажду не утолишь. Только хуже будет. Опять же холод.

— А что холод? Это же не в пустыне?

— Так на холоде человек обезвоживается не хуже, чем на жаре. На жаре — в основном потеют, а на холоде почки начинают ураганить. С мочой вода уходит куда быстрее, чем с потом. А снег не восполняет потерю. Это ж, считай, дистиллированная вода. Солей нет вообще. А состав плазмы и межтканевой жидкости определенный, значит, на потерю солей реагирует организм усиленным выведением воды, чтоб баланс удержать. В итоге снег только усиливает обезвоживание. Короче говоря, слыхали, что нельзя пить морскую воду и мочу? — спрашивает хирург, копаясь глубоко в ране пинцетом.

— Слыхал, конечно.

— Так со снегом то же самое. Только в морской воде солей слишком много, а в талой — слишком мало. А любой солевой сбой для организма не полезен. Вы, коллега, мне не те щипцы дали, — вдруг вставляет мне пистон хирург.

— Извините, задумался, — тут же исправляю я оплошность.

— Полезное дело, только не в ущерб операции. Над чем задумались?

— Выходит, хрестоматийный немецкий военнопленный из Сталинграда, который умер из-за того, что порезался, открывая консервную банку, тоже был обезвожен? Там еще, помнится, упоминалось большое количество внезапных смертей у немецких военнопленных из-за отказа почек и остановки сердца.

— Несомненно. Город они раздолбали, все, что могло гореть, сожгли, а в степях там топлива просто нет. Да и снег после гари, да с толовым привкусом…

— Точно, с толовым привкусом снег не годится вообще, — с видом знатока заявляет раненый. Он так увлекся разговором, что и не смотрит на работу хирурга.

— Но там же не все войска в Сталинграде находились, часть по деревням вокруг.

— Так избы на топливо не разберешь. Там небось набилось как шпрот в банку немцев, румын, хорватов и итальянцев. А сельские колодцы не рассчитаны на дивизии, да еще и с техникой и лошадьми. Картина обезвоживания явно прослеживается. Обычно-то речь идет о том, что немцы оголодали, обморозились и приболели. А вот обезвоживание почему-то не учитывают. Соответственно, и у девчонки все проблемы из-за обезвоживания. Но, надеюсь, обойдется…

Раненый косится на руку и озадаченно говорит:

— Вот ведь какая маленькая, а мозжит, как большая…

— Так она и есть большая, — отзывается хирург.

— Как же большая — дырочка-то была маленькая. Пока вы ее не расковыряли, — осуждающе заявляет пациент.

— Иначе нельзя, — отзывается хирург, — заживать плохо будет. Пуля, такая, как у вас, калибром 7,62 миллиметра, на пробивание тканей тратит семьдесят процентов энергии. А тридцать идет на боковой удар — контузию соседних тканей. Те, которые рядом, погибают, получается зона первичного некроза. Это все надо чистить, ткани не оживут. До трех сантиметров зона молекулярного сотрясения. Чистая контузия.