— Спрячь, — строго сказал Никита. — Есть вещи, о которых не орут во все горло.

Димка смущенно замолк и, спрятав медаль в коробочку, засунул ее в свою увесистую спортивную сумку.

— Зол ты, однако, Димка, и агрессивен. Я раньше за тобой такого не наблюдал.

— На ринге иначе нельзя, — быстро, словно боясь возражений, проговорил Димка. — Здесь или ты его, или… котлету сделает и спасибо не скажет.

— Жестокий спорт, — помолчав, сказал Никита.

— Жесткий, — поправил Димка. — И ты не прав, рассуждаешь, как болельщик-обыватель, для которого все три раунда — зрелище. Да, их действительно три. Девять минут страшного напряжения, и каждую секунду тебя подстерегает неожиданность. Но есть еще и четвертый раунд. Четвертый раунд — это самое тяжелое испытание для боксера. Все говорят — мускулы, физическая подготовка. А ведь мускулы сами по себе ничего не значат, потому что существует нечто более высокого порядка. Соревнуются не мускулы — они у всех хорошо подготовлены, соревнуются нервы, воля, дух… Вот что такое четвертый раунд. И этот четвертый раунд существует в любом виде спорта. Кажется, все, нет больше сил, но ты должен, обязан взять себя в руки и доплыть, добежать, вовремя ударить, доехать, долететь. Вот в чем смысл спортивной борьбы, да и вообще, по-моему, любой профессии. — Димка, наверное, не привык так долго говорить и поэтому когда кончил, то задохнулся, будто залпом опрокинул стакан холодной воды.

— Выпить бы чего-нибудь, — сказал он, останавливаясь и оглядываясь по сторонам.

— Выпить?! — удивленно переспросил Никита.

— Лимонада, говорю, хочу, — жалобно простонал Димка.

Братья зашли в кафе. Никита заказал пиво и сосиски, а Димка боржом и отбивную.

— С двойным гарниром, — предупредил он официантку.

Та прищурилась и, кисло улыбнувшись, предложила взять две порции.

— Хорошо, — сказал Никита. — Он израсходовал слишком много энергии. Давайте две.

Димка молча уплетал отбивные. Лицо его возмужало, плечи раздались, крепкие, с широкими запястьями и разбитыми суставами пальцев руки спокойно лежали на столе. Время. Как быстро оно летит! К одним приходит взрослость, и они мудреют, другие становятся брюзгами, третьих настигают неудачи, а у некоторых вообще рушатся надежды. Димка… Два года назад он был мальчишкой, не знал, что к чему и зачем, и вот на тебе, учит его, Никиту, своего старшего брата, жить. Четвертый раунд. А ведь он в чем-то прав. И даже, пожалуй, полностью. Четвертый раунд не каждому по плечу. Выдержал его Славка Завидонов, Алик Черепков, пробивающийся к своей мечте, как ледокол сквозь льды, Миша Джибладзе, Леня Коренев… И прав Димка: в жизни надо драться до конца, за все, что дорого тебе. Нельзя сдаваться, нельзя сворачивать с курса. Никита снова посмотрел на брата, но уже как-то по-другому, не как на меньшего, которого нужно поучать, а как на равного, с которым, как сказал бы Славка, можно пойти и на тигра.

— Ты помнишь про письмо? — спросил Никита.

— Какое? — Димка допил боржом и облегченно вздохнул.

— Которое ты мне прислал в училище.

— А как же, — улыбнулся Димка.

— Так ты на него ответил. Сегодня. Сам.

— Значит, одобряешь?

— Полностью.

— Тогда, как говорят боксеры, я выхожу из клинча и иду в бой с открытым забралом.

На сцену выползла девица с осиной талией и низким, хриплым голосом старательно запела:

— Пойдем, — сказал Димка, — терпеть не могу плохих исполнительниц хороших песен.

Никита расплатился, и братья вышли на улицу. Стемнело. Зажглись фонарики, и улица, расцвеченная разноцветными огнями, чем-то напоминала новогоднюю елку.

— А на тех умников, которые считают, что можно обойтись и без образования, ты плюнь. У каждого должно быть высшее — свое — образование. В наш век оно необходимо. А работать можешь кем угодно, хоть грузчиком. В этом позора нет. Королев плотничал, крыл в Одессе крыши, а стал… Главным Конструктором космических кораблей. Он выдержал, Димка, четвертый раунд.

Димка не ответил. Он просто пожал Никите руку, и в этом молчаливом пожатии была благодарность и признание того, что брат стал ему еще дороже и ближе.

Было воскресенье. Василий Никитович полулежал в шезлонге и читал свежие газеты. С высоты веранды хорошо просматривалась Волга, заливные луга за ней, грузовые причалы порта, у которых стояло на погрузке несколько самоходных барж. С реки тянуло ветерком, и Василий Никитович, изредка отрываясь от газет, всей грудью вдыхал этот бодрящий, живительный воздух, пахнущий травами, рыбой и какими-то непонятными душистыми смолами.

Разобравшись в международном положении, Василий Никитович перешел к хронике. Телеграфное агентство Советского Союза сообщало, что группа советских летчиков-космонавтов вылетела в Соединенные Штаты для проведения совместных тренировок с американскими космонавтами. «Летчик-космонавт…» Василий Никитович отложил газету в сторону и задумался. Затем снова взял ее в руки. «Андрей Петрович Скворцов… Окончил Качинское высшее авиационное училище… Владимир Степанович Григорьев… Окончил Оренбургское высшее авиационное училище… Работал летчиком-испытателем… Громов Борис Тимофеевич… Окончил МВТУ…» Этим ребятам почему-то стало тесно на земле, которой так далеко еще до совершенства, до полного устройства и благополучия, и они решили рвануть туда, в космос, в просторы Вселенной, где в вечной тьме уже миллиарды и миллиарды лет роятся звездной пылью, зарождаясь, новые светила и планеты. Зачем? К чему? Василий Никитович, отягощенный земными делами и заботами, искренне недоумевал. Быть может, и Никита из этой стаи одержимых? Он задумчиво протер запотевшие стекла очков и вдруг понял, что ему давно следовало поговорить с сыном. По душам. Прямо и откровенно. И спросить: не упрямство ли все это, которое в молодости мы так часто подменяем упорством, упорством настоящего мужчины, для которого цель — все?! Не случайность ли? Ведь случайность — это слабость. И постараться доказать, что нельзя пренебрегать опытом старших, опытом предыдущих поколений.

Никита толкнул дверь и сразу же увидел отца. Он сидел в кресле, задумчиво попыхивая трубкой. Из кухни остро пахло жареной рыбой.

«Вам кого?» — хотел было спросить Василий Никитович, но, всмотревшись в широкоплечего парня и узнав в нем сына, тихо пошел ему навстречу.

— Никита, — сказал он. Затем неловко обнял и, прижав к груди, тяжко вздохнул.

В комнату влетела Мария Васильевна. Увидев сына, охнула и, отстранив мужа, троекратно расцеловала.

— Надолго?

— На месяц, мама.