Особенно для Витьки. Баранов был мастером и в совершенстве владел методом слепой посадки, но и за него болела душа — слишком низко стелился по земле туман.

Витьке, по всей вероятности, пришлось бы катапультироваться. Такой вариант не исключался. Но о таком способе покидания машины он знал только теоретически. А от теории до практики, особенно в летном деле, как известно, не один и не два шага.

Любая случайность может погубить растерявшегося курсанта.

Прошло несколько томительных минут. Просвет неумолимо сужался. Его рваные края, клубясь и наваливаясь друг на друга, все плотнее сжимали спасительное кольцо.

На аэродроме неистово взвыла сирена, и к концу посадочной полосы, к тому месту, где должно было состояться приземление самолета, помчались санитарная и пожарная машины.

— Летит! — снова заорал Алик.

Это был Витькин «МиГ». Войдя в разрыв, он быстро прижал машину к земле, и через несколько секунд самолет, мягко коснувшись колесами бетонки, целый и невредимый заруливал на стоянку.

— Ничего не понимаю! — Ашир Аширович, цокнув языком, провел ладонью по вспотевшей шее и с тоской глянул на сузившийся до размеров одеяла просвет. Секунда — и в него ворвался «Як» Баранова. Он остановился в конце полосы. Мотор несколько раз чихнул и заглох.

— Порядок, — вздохнув, сказал Ашир Аширович. Взгляд его просветлел, и в нем, как в трехгранной призме, когда в нос смотришь со стороны, заиграли озорные зайчики. — Везучий, дьявол!

— Мастер, — сказал Алик.

— Горючее кончилось, растяпа, — улыбаясь, заметил Ашир Аширович. — Тик-в-тик. Еще бы несколько секунд, и пахал бы он «пузом» колхозное поле.

Минут через двадцать тягач забуксировал «Як» на стоянку. Баранов хмурился и, покусывая губы, нервно курил. У Сережки был вид более спокойный. Он нелепо растягивал в улыбке рот, закатывал глаза и все похлопывал себя по груди и ляжкам, словно проверяя целость и невредимость некоторых составных частей своего тела.

Подъехал шахматноклетчатый «газик» руководителя полетов Еремеева.

— Как дела, капитан? — спросил он, высунувшись из машины.

— Нормально. — Баранов хрипло рассмеялся и бросил быстрый испытующий взгляд на Витьку, который сидел на заднем сиденье. Видик у него был, как у только что побывавшего в нокдауне боксера, — растерянный, беспомощный и, как про себя отметил Никита, немного придурковатый.

— На третий круг меня бы не хватило, — сказал Баранов, — на нуле садился.

— Благодари его, — закашлялся Еремеев. — За него боялся, ты-то должен был выкрутиться.

— Что с тобой случилось? — спросил Баранов, подойдя к дверце. — Какого хрена ты на второй круг попер?

— Сам не понимаю, товарищ капитан, — не поднимая глаз, пробормотал Витька. На его побледневшем лице выступили красные пятна. — Словно отключился… Показалось, что рубанусь прямо в землю носом. Я по газам. Только наверху в себя пришел, как будто ничего и не было.

— Не пил вчера?

Витька посерел, отчаянно закрутил головой:

— Я этим не балуюсь, товарищ капитан.

— Ладно, — проворчал Еремеев, — я его сейчас врачам сдам, там разберутся. Поехали. — Он кивнул шоферу и, козырнув Баранову, мол, будь здоров, захлопнул дверь. Машина, взревев двигателем, унеслась.

Капитан задумчиво посмотрел ей вслед, сдвинул на затылок фуражку и, смахнув со лба пот, спросил:

— Обедали?

— Никак нет, — отчеканил за всех Джибладзе.

— Идите в столовую. Разбор вечером устроим. А пока мозгами пошевелите. Что к чему, как, зачем… Вариантики продумайте — они были. — И он, не оглядываясь, зашагал в сторону КДП.

…Перед прыжками Никита забежал к врачу. Храмов предложил ему сесть, смерил давление и как бы между прочим спросил:

— Ты не дружил с Одинцовым?

— Как вам сказать… — Никита вспомнил, что доктор несколько раз видел их вместе, и посчитал вопрос правомерным. — Обстоятельства…

— А столкновений у тебя с ним не было? — Храмов выдержал паузу. — Личного, сугубо личного характера?

Никита на какое-то мгновение растерялся.

— Нет, — наконец проговорил он, чувствуя, что краснеет. — По крайней мере, серьезных. А что с ним?

— У него сильное нервное потрясение. Меня интересуют причины. Личного они порядка или… Он любит авиацию?

— Мне неизвестно, чего и кого он больше любит, — довольно резко ответил Никита, не понимая, почему его втягивают в эту историю.

— Не кипятись. — Храмов достал сигареты. — Закуришь?

— Спасибо.

— Что такое переинформация? Представляешь?

— В наш век… — Никита замялся. — Перенасыщенность, если можно так выразиться. Человек не может сосредоточиться на чем-то определенном из-за…

— Абсолютно верно, — прервал его Храмов. — Именно это произошло с Одинцовым. Командир эскадрильи и руководитель полетов, перепугавшись — чисто по-человечески — за жизнь своего курсанта и думая, что он сам лично не справится с посадкой, начали руководить его действиями. И на Одинцова посыпалось: доверни влево, доверни вправо, вверх, вниз и т. д. А ему еще надо было следить за приборами… И в мозгах у него, образно говоря, каша получилась, гречневая… Чтобы синтезировать такой поток информации в единый образ, требуется высокая степень тренированности и самообладания, а Одинцов, видимо, этими качествами еще, к сожалению, не овладел. Вот и приключилась с ним… история. У нас, у медиков, это называется невротический срыв высшей нервной деятельности. Понятно?