Дальше они шли молча, но Ника не оставляло ощуще­ние, что это не то отчужденное, непроницаемое вязкое молчание, к которому он уже привык за последние неде­ли. Что-то изменилось, сдвинулось с мертвой точки — словно из-под ледяной корки внезапно, робко и слабо, пробился живой ручеек.

Прогулка не слишком помогла. К возвращению на вил­лу Нэнси выглядела чуть бодрее, но за ужином снова сидела молча, сдвинув брови и иногда вздыхая, и почти ни­чего не ела.

Ночью, когда Ник пришел к ней в спальню, над изго­ловьем горела лампа, а Нэнси лежала лицом к двери. Это было непривычно — настолько непривычно, что он за­стеснялся своей наготы, поспешил подойти и, вместо того чтобы лечь, сел рядом.

— Голова болит, — пожаловалась она извиняющимся то­ном.

Глаза у нее действительно были совершенно больные.

— Тогда давай просто поспим.

Она медленно, не сводя с него глаз, кивнула. Ник вы­тянулся рядом с ней, осторожно привлек ее к себе и поцеловал в висок. Погасил свет и шепнул:

— Спи. Спи, котенок, и пусть тебе хороший сон при­снится.

Так обычно говорила ему мать, когда в детстве прихо­дила подоткнуть одеяло и поцеловать на ночь...

Глава 21

Уехал Ник неожиданно. Утром, за завтраком сказал вдруг:

— Я сегодня улетаю в Нью-Йорк. Думаю, на пару дней. Понадоблюсь — звони, у тебя телефон есть.

Поехать с ним он Нэнси на этот раз не предложил.

Отъезд его был неожиданностью не только для нее — так Нэнси поняла из некоторых реплик Джеральда, ко­торого тоже «оставили дома».

Миссис Берк вела себя тише воды ниже травы и ста­ралась не встречаться с Нэнси взглядом. Как выяснилось, Ник, узнав о происшествии с ночником, пригласил ее в свой кабинет. Вышла она оттуда очень расстроенная, и ни о каком уходе больше речи не вела. Все это Нэнси тоже узнала от Джеральда. В отсутствие Ника они завтракали и ужинали вместе — и именно Ник был основной темой их застольной беседы.

Хотя Джеральд имел степень магистра в области ме­неджмента, его вполне устраивала должность личного по­мощника мистера Райана, и он с удовольствием расска­зывал и о том, как начинал работать с Ником, на первых порах панически боясь сделать что-то не то, и о местах, где им довелось побывать, и просто — запомнившиеся случаи.

А Нэнси слушала... Слушала и вспоминала — каждый жест, каждое слово, каждую черточку. И прихотливо изо­гнутые брови, и смех, и запах, и вкус кожи, и настойчи­вые губы, и глаза, переливающиеся бирюзовым пламенем. Вспоминала, и любовалась им, и восхищалась, и разгова­ривала, словно он стоял перед ней, и сердилась на него, и упрекала: ну почему он уехал и не взял ее с собой! Ведь им же осталось так мало быть вместе!

Хотя... если бы Ник действительно стоял перед ней, она бы всего этого ему не сказала...

Прошло два дня — он все не возвращался. И не зво­нил — по крайней мере, ей. Спрашивать у Джеральда, не звонил ли Ник ему, Нэнси не хотелось.

Она тоже не звонила. О чем было говорить? Да и за­чем? Привыкать к тому, что можно нажать кнопку и услы­шать его голос? Скоро этого уже не будет...

Кроме того, нет-нет да и мелькала мысль: «А может, он там не один?» Иначе почему на этот раз он не взял ее с собой?..

Он приехал через три дня, ночью.

Проснулась Нэнси оттого, что Дарра соскочила с кро­вати и, цокая когтями, бросилась к двери. Откуда-то раздавались голоса, шум. Казалось, весь дом наполнился жизнью.

Нэнси поняла сразу. Сердце, не спросясь, запрыгало: «Ник, Ник вернулся!», она включила лампу над головой: скорее, побежать, увидеть, встретить! — и опустилась на подушку, усилием воли осадив себя. Захочет — придет...

Но услышав шаги за стенкой, уже не выдержала — вско­чила и кинулась к шкафу за халатом. И обернулась, когда позади распахнулась дверь.

Стоя на пороге, Ник одной рукой отбивался от бе­шено наскакивающей Дарры, в другой руке он держал какую-то коробку. В его волосах поблескивали капельки воды от растаявших снежинок, и весь он выглядел как-то непривычно — веселый, взъерошенный и словно помо­лодевший, в джинсах и свитере.

Нэнси и сама готова была броситься к нему, как Дарра, но замерла, будто приросла к полу, пока он, сделав пару ша­гов к кровати, не кинул туда коробку и не протянул ей руку, — и только тогда сорвалась с места и влетела в его объятия.

Он сказал сверху:

— Какая ты теплая... — Отпихнул попытавшуюся влезть между ними собаку и прижал Нэнси к себе еще теснее. — И как от тебя пахнет хорошо. Опять на тебе эта дурацкая рубашка...

Но Нэнси было все равно, что он сейчас говорит. При­встав на цыпочки, она вжималась лицом в его шею, тер­лась об него, вдыхала его запах.

Все так же, не отпуская друг друга, они рухнули на кро­вать. Ник, придерживая ладонью голову Нэнси, поцеловал ее, пробормотал с нежностью:

— Нэнс... — и снова по­целовал. Глаза его были закрыты, от губ пахло кофе. На секунду он отодвинулся, сорвал с себя свитер — под сви­тером оказалась рубашка без галстука, с распахнутым во­ротом. Нэнси потянулась рукой в открывшийся треуголь­ник загорелой кожи, расстегнула еще пару пуговиц, но тут Ник внезапно отстранился.