Нет, нет, это было бы слишком невероятным!

– Знаешь, – хрипло заговорил Мишка. – Я стану строителем. Я решил. Точка! Я всю Самару перестрою… Я ее знаешь какой сделаю?

– А я – доктором… – послышался невнятный голос Шурочки, уткнувшейся лицом в его шарф… – Как папа.

– Мы с тобой будем… – Мишка вдруг вздохнул. – Эх, учиться-то сколько мне! Пока тебя догонишь, ой-ой-ой, лет пять надо! А потом еще университет! Фу, холера чертова, долго-то как!

– Миша, не браниться! Договор! – строго сказала Шурочка. – Вот тебе книга, ты должен прочитать ее раньше, чем те, которые в твоих списках. Правда, я давно ее читала, но помню, что она ну как будто о тебе! Ты мой Мартин Иден, Миша!

– Какой такой твой Мартын? – помрачнел Ягунин.

– Героя книги так зовут, глупый! – Она беззаботно расхохоталась. – Миш, давай погуляем? Долго-долго погуляем, по всему городу.

– А комендантский час? – засомневался Ягунин.

– Чудак! Ты же в ЧК! Вот и скажешь: поймал, арестовал… Велел паспорт показать…

– А паспорта нету, – подхватил Мишка, – гони монету…

И они, со смехом затянув неувядаемого «Цыпленка жареного», зашагали прямиком через площадь.

Скомканное прощание

У Шурочки на глазах закипали слезы. Столько дел, а с девчонкой – просто беда!

– Клавдюша, золотце, ну глотни капельку, глотни же, – приговаривала Шура жалобно. Она пыталась разжать деревянной ложкой губы новенькой, чтоб влить ей в рот жиденькую пшенку. Шестилетняя Клавдия, совсем невесомое существо, потерявшееся в просторах ночной рубашки…. Сегодня утром деповские комсомольцы подобрали ее под лавкой на перроне. Глаза девочки смотрели на ложку с ужасом.

– Боюсь, тетенька… – плакала девочка. Тоненькая шейка плохо держала стриженную «под нуль» головку, но Клава упорно вертела ею: – Ой, боюсь, больно в животике будет! Ой, тетенька…

«Неужели я плохо остудила первую ложку? – ругала себя Шура. – Или пищевод уже не работает? Если сделает хотя бы два глотка, станет лучше…»

– Ты просто подержи в ротике, не глотай… Тогда не будет больно.

Девочка доверчиво подняла на нее глаза, такие огромные на маленьком ссохшемся личике.

– Не будет, да?

Хлопнула дверь, острый холодок пробежал по ногам.

– Александра! – раздалось от порога. – Выдь, тебя спрашивают!..

– Сейчас не могу, теть Маша, – не оборачиваясь, крикнула Шура. – Если кто из наших, пусть зайдет.

– Из ваших, из наших, – пробормотала санитарка. – Скажу, чтоб подождал.

Шурочке удалось уговорить Клавдию взять в рот чуть-чуть пшенной каши.

– Сама пошла… – прошептала девочка, благодарно вздыхая. – Еще хочу…

– Вот и возьми ложку сама, хорошо? И понемножечку, как я учила… Остыло, не бойся.

– Ага.

Шура встала с Клавдиной кровати. Протиснулась между коек, «уширенных», как говорил комендант коллектора, досками – иначе «контингент» не разместить, – и, провожаемая тупыми и любопытными, равнодушными и любовно-ласковыми взглядами ребят, вышла в «предбанник». Там набросила на белый халат пальто, пригладила волосы и…

– Миша!

Чего-чего, а увидеть Ягунина входящим в подъезд коллектора она не ожидала.

– Давай выйдем на улицу, – вместо «здравствуй» хмуро предложил Мишка.

– Что-то случилось?

– На неделю уезжаю. Может, поболе.

– Куда? В степь?

Мишка укоризненно посмотрел на нее: что за вопросы? Она взяла его пальцы в свои. Ух, холоднющие!.. Мишка, насупясь, отвернулся. Трудно ему было сейчас.

– Не можешь сказать – не говори. Давай помолчим на дорожку.

– Торопиться надо… – Он откашлялся. – Скоро поезд.

– Ну чуть-чуть, Миша. – Шура приложила к его ладони пылающие щеки. – Молчи!..

Они стояли так, и хоть Мишке не по себе было от мысли, что товарищи – из той же транспортной ЧК – увидят его, но руку от Шуриного лица он не отнимал. Даже когда горячая капля скользнула меж пальцев…

Они молчали. А в пяти шагах восьмилетний мальчик из коллектора вяло разговаривал со всхлипывающей матерью, сутулой крестьянкой, прибывшей, видать, издалека.

– Как живешь-то?

– Хорошо…

– Сколько раз кормят?

– Когда два, когда три…

– Вошек нет?