— А по мне, отче Кирилл, — прервал его поп Спира, — сделайте одолжение, хоть на голове стойте перед домом, если вам заблагорассудится!..

— Для веялки существует двор, — продолжал поп Чира. — Нельзя выносить её на середину улицы, это не ваше поместье… Невозможно ни постоять, ни прогуляться перед собственным домом из-за грохота, пыли да половы этой…

— Я веду своё хозяйство, как умею!

— Да! Вы ведёте хозяйство, как умеете, ваша супруга — как она умеет, а ваша обворожительная доченька опять-таки — как она умеет! Кто днём, кто ночью! Потому и приходится порядочным соседям выселяться из-за этого вашего хозяйничанья.

— Ого-го! Ну, вы уж, господин Чира, слишком этак…

— Да, мы этак, а ваш дом и так и этак.

— Ого! — воскликнул удивлённо и обиженно поп Спира и положил шляпу. — Ну, ладно, лишь бы ваш дом служил примером для села.

— А, ей-богу, так оно и есть.

— Ещё бы, есть чем похвастать, как кошке обожжённой лапой!

— Только уж не с вашего дома пример брать!

— Да вам и не придётся больше: я запретил вчера моей Юце принимать ваших в доме, а тем более появляться у вас. Надеюсь, господжица Меланья пощадит нас.

— Не придёт, не беспокойтесь, даже если позовёте.

— Ну, конечно! У неё и дома развлечений довольно. Слава богу, тот безвыходно торчит у вас. А в самом деле, уважаемый сосед, давно ли стали вы квартиры сдавать и постояльцев держать? — спросил поп Спира.

— Что ж, однако, он приходит только днём… и при старших!.. А у вас «всё в темноте, чтоб не быть беде!», как в деревнях поют.

— Это ложь! — рявкнул поп Спира.

— Пожалуйста, спросите у сторожа Ничи… Он, как вам известно, хорошо осведомлён о подобных вещах.

— Ого! — крикнул поп Спира.

— Можете кричать «ого» сколько вам вздумается, но это так. Порядочному человеку нельзя проветрить комнату из-за шума и музыки, вся улица вверх дном!

— Э-э! Это уж вы чересчур хватили, господин сосед! — вскипел поп Спира, который, казалось, только сейчас понял значение едких слов попа Чиры. — Объясните пожалуйста, кого вы имеете в виду, когда так говорите?

— Да вашу красавицу дочку, — язвительно бросает поп Чира, — вашу Юцу… дай ей бог здоровья!

— Господин Чира, — властно загремел поп Спира, — оставьте в покое мою дочь! Не смейте болтать о ней! Оставьте её в покое!

— Пусть она оставит в покое мой дом, вернее сказать — пускай оставит в покое сельских парней, тогда и мой дом будет в безопасности!

— А какое это имеет отношение к вашему дому?

— А такое, что на улице покоя нет от ночных серенад, оглохнуть можно от труб.

— Разве мой дом один на улице?!

— Тогда, значит, они поют серенады бабке Тине?!

— Э, нынешняя молодежь слепа, всё возможно.

— Если это относится к бабке Тине, то почему ваша Юца, ваша невинная и кроткая доченька, сидит у окошка? Астрономией, что ли, увлеклась, звёзды считает, — язвит поп Чира, — или гадает, быть ли войне и кому всыплют палок?

— Быть войне — быть и палкам! — взревел поп Спира, словно дикий зверь, и бросился на противника.

Что произошло в следующее мгновение, читатель узнает в следующей главе от одной особы, отлично и во всех деталях осведомлённой об этом происшествии.

Вышеописанный разговор между попами состоялся примерно часов в девять утра. В тот же самый день, после полудня, об этом происшествии поползли странные и невероятные слухи. А к вечеру о нём знало уже всё село, и событие в подробностях обсуждалось во всех домах и справа и слева от Большой улицы. Всё это благодаря господжице Габриэлле. В селе она была своего рода законодательницей мод. Господа называли её «сельским телеграфом», а крестьяне — «сельским добошаром [68] », и окрестили её не просто так, с бухты-барахты, а потому что и в самом деле она походила и на то и на другое. Что бы ни произошло в любом уголке села — хорошее или дурное, прекрасное или отвратительное, — слух об этом мгновенно разносился по всему селу, от мельницы Шваба до ярмарочной площади и дальше. Расширению поля деятельности Габриэллы по собиранию и распространению новостей способствовало хорошее знание немецкого языка, а также её неразрывная дружба с госпожой Цвечкенмаеркой, местной повивальной бабкой, к которой она являлась ежедневно с вязанием в корзинке на чашку кофе. Здесь они обменивались новостями, чтобы потом весьма добросовестно и ревностно разнести их по всему селу.