— Двадцать семь.

— И сам держал локоть?

— Ещё чего, локоть держать. Довольно и того, что глядел в четыре глаза, а мерил один еврейчик. Двадцать семь с походом…

— Ну-ка, проверим! — говорит матушка Перса, берёт локоть и мерит. — Что я сказала?.. Двадцать шесть с третью! Ну, что я сказала?.. Обмерил, прохвост!..

— А ведь как следил!

— Нужно было самому держать локоть. Воры они все; вор на воре сидит, на глазах украдут. Вот со мной такого не бывает.

— Э, не бывает! Задумают украсть, так хоть в сотню глаз гляди, не поможет! Лучше распорядись, чтобы сделали мне айнпренсуп, знобит меня что-то.

— Ворюга проклятый, на глазах у живой души украсть две трети локтя!! Всегда так бывает, когда мужчины берутся не за своё дело! Ни торговаться не умеют, ни обратиться куда следует, ни проследить, чтоб не украли! Прохвост этакий! — негодует матушка Перса. — Не терпится ему из поповой фланели справить своим жиденятам эти ихние «отченаши»!

— Сходи на кухню, Меланья, и скажи, чтоб сготовили айнпренсуп для отца, — просит Чира, — прозяб я в дороге.

— А вы куда собрались? Оставайтесь ужинать, — уговаривает Перу матушка Перса.

— Простите, я вернусь сразу после ужина, — говорит Пера.

— Ну, ладно, только обязательно.

Меланья и Пера выходят, а из кухни вскоре доносится: «Ах!»

— Итак? — поднимаясь, спрашивает матушка Перса, сидевшая как на раскалённых углях. — Итак, чем кончилось? Приехал тот?

— Приехал, — тянет отец Чира и проводит ладонью по лбу. — Вон у себя дома.

— Приехал? — переспрашивает удивлённая попадья и садится.

— С чем уехал, с тем и приехал!

— Ну, дальше…

— Ну-у-у, а дальше… ничего не было.

— Как это не было? Значит, будет? — допытывается попадья, встаёт, снова садится, начинает без всякой нужды нервно перекладывать покупки с одного места на другое.

— Что было, то было; кому полагалось, тому и всыпали.

— То есть ему всыпали?

— Да нет, как всегда, всыпали твоему велелепному супругу.

— Не понимаю… А он?

— Выкрутился. Мне всыпали, а он выкрутился, как всегда! Поняла хоть теперь? — сказал отец Чира и, встав, зашагал по комнате; попадья тоже поднялась и тоже заходила: он в одном направлении, она в обратном.

— Не понимаю я твоих ребусов. Ты мне без фокусов, начистоту расскажи, по порядку, что и как было.

— Так вот слушай! Едва мы уселись в повозку, я сделал так, как ты велела: нахлобучил шапку, погрузился с головой в шубу и молчал до самой корчмы. Когда он сошёл с повозки, я высунул голову на свежий воздух. Не шуточки почти три часа вытерпеть в такой парильне! А не успел он вернуться, я снова, точно черепаха, втянул голову в шубу — и так до самого Ченея. Ну, тут уж невозможно было оставаться на подводе, и, готов спорить, сам чёрт меня дернул зайти к ченейскому священнику, а не в корчму, как следовало бы и как я предполагал.

— Знаю, у него жена Тина, Тинин Акса. Как же не знать!

— Не Тинин, а Люциферов, подлец этакий! Погоди, сейчас узнаешь, какая там разыгралась комедия. У него мы поужинали и заночевали; и не кто другой, как он, украл у меня, пока я спал, этот мой корпус деликти — этот зуб…

— Украл зуб?! — возопила матушка Перса и, всплеснув руками, вскочила со стула. — Довольно с меня, довольно! Дальше можешь не рассказывать, не желаю и слушать! Лучше бы у тебя голову украли. Не хочу, не хочу ничего больше слышать.

— Ну и отлично; не хочешь, тем лучше.

— А ты не заметил? Ты хоть утром пощупал?

— Чёрта заметил! Пощупал, и мне показалось, что всё в порядке.

— Ух, ух, ух! — отдувается матушка Перса и хлопает себя по лбу. — Оставь меня… и больше не рассказывай! Пойду в кухню… за работой забудусь, хоть раздражаться не буду.

— Ну ступай! Ты ведь лучше сумеешь сготовить айнпренсуп.

— Боже, Чира! — восклицает матушка Перса, воздев руки к небу наподобие древних пророков, — и ты можешь ещё есть! У-у-у-ххх! Ухожу, ухожу! — говорит она и направляется к двери, но останавливается.

— Ну, что же всё-таки было дальше? Значит, ты отправился к владыке с пустыми руками?

— Кабы такое счастье! Но в том-то и беда, что нет. Приди я с пустыми руками, был бы только провал, а так был и провал и позор!.. Увидишь, чем они меня нагрузили!

— О, горе моё, может ли быть ещё хуже!

— Да ты слушай! Явились мы к его преосвященству, принял он нас по-хорошему. Стал советовать… и так далее, не буду растягивать — вижу, как ты вертишься, словно чёрт на колу. Владыка спросил меня, что произошло, и я рассказал, как мы поссорились, как Спира в ярости запустил в меня Пентикостарием [101] — тем самым, что в толстом переплёте, — и так неудачно, что выбил мне зуб. А в правильности изложенного, говорю, преосвященнейший может увериться из приложенного корпуса деликти. И тут же передал узелок с зубом.