Я решил, что тайна и путешествие стоят одно другого и торг выгоден. Я, однако, усомнился, легко ли мне будет преодолеть Русское море в небольшом корабле, не имея к тому привычки. Но он сказал, что круглые просмоленные корзины, в каких пускаются по реке рыбаки моей родины, управляясь с течением всего лишь длинным шестом, еще менее похожи на большой корабль, чем его лодья, и мы заключили уговор об обмене тайны на путешествие.

Удивило же меня только одно: как новгородец угадал, что с этим предложением ему нужно подойти именно ко мне. Ведь он не мог знать, что я сам собирался в тот день к Бакуриани, чтобы купить себе кинжал. А поскольку мой антиохийский клинок купил сам василевс, я мог, не вызывая лишних разговоров, купить и небольшую партию дорогого оружия. То, что обо мне уже знали во дворце, вполне объясняло это приобретение. Еще в Итиле я поражался тому, как русские купцы верно находят пути и случаи удачи. Я не могу объяснить это долгим расчетом - славяне еще менее склонны рассчитывать, чем варяги. Но солнце само выбирает, какому народу светить в тот или иной век, и сейчас посылает сильные лучи славянам, а они умеют видеть этот свет.

В тот же день на улице Меси я говорил с одним из стражников-варягов по имени Гуннар. Он остановил меня, поймав за халат, и я было решил, что он выследил мою с новгородцем тайну. Но он попросил только растолковать, зная мою ученость, что означает фраза "погасить свет месяца сердцем", ибо он слышал, как Бакуриани говорил мне: "Еще вчера, глядя на то, что творится в Городе, я хотел погасить свет месяца сердцем. Но теперь вижу, что месяц, знак Ромеи, не пойдет на убыль. Славяне думают о торговле больше, чем другие варвары, а торгуя, можно лишиться разума, но нельзя потерять жизнь". Я объяснил варягу, что "погасить свет месяца сердцем", значит в лунную ночь, когда клинок отражает желтый свет, поручить кинжал своей груди так глубоко и верно, чтобы только на рукояти остались плакать серебряные чеканные искры. Фраза понравилась варягу своей красотой. Эти люди Севера умеют слушать поэзию; должно быть, потому, что, как говорят, в их краях часто бывает холодный дождь, похожий на осколки хрусталя, а над Морем Мраков вспыхивает звездный шелк. Но варяг не смог постичь, зачем Бакуриани хотел погасить лунный свет собственным сердцем...

Затем этот Гуннар рассказал мне историю своего друга, тоже стражника и варяга, который в дни осады Города был предан одним ромеем, подобран славянами, выкуплен другим ромеем, а потом третий ромей погубил его. Гуннар не понимал, каков смысл этой судьбы. Я сказал: "Его судьба прошла четыре колена, то есть законченное число превращений. Это значит, ее нельзя было изменить, но можно сделать из нее уроки. Первое, что стоит запомнить: споры ромеев и славян не полезны варягам. Второе: нельзя дважды войти в одну и ту же воду, а твой друг, выйдя на берег из бурного потока, ступил обратно уже в огненный ручей и сгорел. И третье: как написано на кинжале, что купил у меня василевс, "все солгут, скажет правду только клинок".

Я подумал, но, конечно, не сказал варягу, что иногда клинки тоже молчат, как сейчас, например, оружие, купленное мною у Бакуриани, верно хранило нашу с новгородцем тайну. Но это неудивительно: эти клинки еще не были оружием, они пока что еще оставались товаром, а товар умеет молчать".

Сделки продолжаются

В тот же день Стратимир заключил с эпархом еще более удивительный договор, чем новгородец с Абу Халибом. Воевода попросил, чтобы на русских лодьях отпустили в Киев одну из константинопольских киноний строителей.

– Этого еще не хватало!
– откровенно разозлился эпарх.

– Не хватает статуи на ипподроме, - поправил его Стратимир, - а строительных киноний в Городе хватает.

– При чем тут статуя!

– Я знаю, где она, - Стратимир хитро прищурился.

– Не может этого быть!
– эпарх просто не верил, что воевода может быть осведомлен в делах Города более, чем он.
– Но если будет Прекрасная Елена, будут тебе и каменщики!

– Только уговор: ты отпустишь с нами не такую кинонию, которая уже в третий раз строит один и тот же дом...

В Константинополе был закон: если дом начинал разваливаться, не простояв десяти лет, те, кто его строил, делали всю работу заново, но уже бесплатно.

– Другие в твой Киев не поедут!

– Недавно, - сказал Стратимир, - в одной из киноний судили каменщика за убийство. По законам Города кинония должна теперь быть распущена, хотя остальные ни в чем не повинны. Так пусть они поедут со мной на Русь, а в Константинополе не будет безработных бродяг.

– Судили! Но не за убийство, а за поджог!
– Эпарх был уязвлен тем, как много знал Стратимир. Он не подумал, что воевода сказал про преступление наугад.
– Но я же сказал: если только будет Елена!..

Эпарх не предполагал, что статуя находится не в Городе, а чуть за его пределами, в чем и была удача Стратимира...

Сосуд

Фома, логофет дрома, не спал в эти дни и всю ночь писал:

"...Отношения между народами текучи, как вода или любая другая жидкость. Они требуют соответствующих сосудов, чтобы они, хоть на время, могли обрести постоянную форму. Такие сосуды - договоры между народами.

Но если варвар пользуется привилегиями в великой стране, надо ли еще этим привилегиям придавать безусловную форму законов?.."

Фома не хотел заключать письменный договор с Русью. Пусть уходят, а там видно будет. Между Ромеей и Русью есть еще печенеги - не заслонят ли одни варвары от претензий других?..

Поутру Фома отдал слуге странное приказание - принести кувшин вина (само по себе странно в такое время), но глиняный кувшин (да где его взять-то во дворце среди обилия драгоценной посуды?..). Когда кувшин прибыл к Фоме, он жестом пресек попытку слуги налить вина в золоченый кубок, а сам взял в руки дешевый сосуд и бросил его на пол.