Все это выглядело удивительно забавно, и злая картофелина под черепом съежилась, словно ужарилась, но от этого стала только ещё горячее. Разгонов смотрел теперь на снег сквозь стеклянные стены автовокзала и понимал, что Монблан на этот раз останется не покоренным. Уже понимал, хотя ещё и боялся признаться даже самому себе.

В один из первых дней в Армении Алик повел их в горы. Всем хотелось посмотреть на мир с высоты птичьего полета, и они долго поднимались по серпантину, постепенно раздеваясь под лучами жаркого солнца, а потом, когда после поворота на санаторий шоссе закончилось, разбившись на несколько грунтовок, уводящих к пастбищам и горным селениям, Разгонов и Малыш — других энтузиастов не нашлось — полезли по склону вверх, туда, где щерились скальные выходы и белели снежные пятна. Уже сбиваясь с дыхания, они вылезли наконец, на перевал и оглянулись. Стоящие внизу казались не крупнее чернеющих под ногами в снегу колючек, а за вершинами, которые были видны ещё с шоссе, открывались новые, все более величественные, на первом плане сахарно белые, а дальше — голубоватые, сиреневые, густо-синие, синее неба — и так во все стороны, до самого горизонта. Дух захватывало от этой красоты.

Потом Разгонов быстро сориентировался и вместе с Малышом они решили, что сразу за спуском и ещё одним подъемом можно будет увидеть город, и по прямой через холмы, снега и скалы до общежития будет рукой подать. И они бы, наверное, пошли своей «короткой» дорогой, но внизу их ждали, и было не докричаться, ну, никакой возможности объяснить ребятам у подножия горы суть своей новой идеи. А когда спустились, лезть назад уже, конечно, не захотелось. Алик потом случайно узнал, куда эти двое сумасшедших собирались идти, зрачки его расширились во всю радужку от ужаса, и оливковые глаза сделались антрацитовыми: «Да вы бы шли два дня, ара! Нет — четыре дня!! Нет, ара, поверь мне — неделю!!!»

А сколько дней он шел бы до вершины Монблана?

Разгонов попросил в кондитерской на центральной площади сразу две чашки кофе и свежий номер «Советского спорта». Армения — это почти Европа. В Москве вам продадут в кафетерии газету? Как же! Разгонову очень нравилось в Кировакане. И сидя теперь в теплом помещении с чашкой горячего ароматного напитка, он начал оттаивать душою, он смотрел сквозь стекло и снежную круговерть на ставшую почти не видимой вершину Монблана и успокаивался. Он покорит его, обязательно покорит, но не сейчас. В такую погоду даже законченный псих на гору не полезет. И вообще, быть может, он должен сначала покорить Марину, а уж потом этот неприступный пик. Всему свое время… Мон-блан, мой План, Мон-блан, мой План… Боль отступала, хмурые тучи уносило ветром за горную гряду, скоро выглянет солнце, снег начнет таять, все вокруг будет медленно возвращаться к нормальному порядку вещей.

И тогда он раскрыл газету на третьей странице и увидел сообщение о её смерти.

……………………………………………………………………

На этом рукопись Разгонова прерывалась. (Или заканчивалась?) Чуть ниже был написан вариант, рассчитанный на существенно больший объем задуманного произведения:

И тогда я раскрыл газету и на третьей полосе обнаружил большое интервью с Чернышевой. «Покорение Монблана» — так назывался этот материал. Оказывается, Марина увлеклась в последний год альпинизмом и мечтала именно об этой знаменитой вершине. Ну, а уж журналисты обыграли как надо красивое сочетание слов. Я все перечитывал и перечитывал большую статью, и чувствовал себя почему-то безмерно счастливым. Я только одного в ту минуту боялся — не сойти бы с ума…

Вариант был явно забракован. Потому что со следующей страницы начинался такой текст:

Мы сидели в маленьком кафе неподалеку от памятника Мишелю Паккару, первому покорителю Монблана, и сквозь большое окно были прекрасно видны резко оттененные ребра склонов и восхитительная пирамидальная вершина, купающаяся в теплых лучах розового рассвета — гигантская порция подкрашенного вишневым соком мороженого в мятой плотной бумажке.

— Верба, — спросил я, — А в Шамони когда-нибудь идет снег?

— Бывает, наверно, — рассеянно ответила она. — Но учти, я так же как и ты, первый раз здесь.

— У меня от солнца уже глаза болят, даже в очках. А вообще здесь жутко красиво. Жаль только что все уже позади. Может, не стоило туда подниматься?

— Но ведь тебе так хотелось покорить Монблан, — возразила она.

— Хотелось, — я хмыкнул. — Только разве это покорение? Я же мечтал пройти пешком от самого низа, а ты меня на какой-то подъемник затащила. Так грустно смотреть вниз, когда весь склон завален банками из-под диет-пепси, коробками из-под чипсов, обломками снаряжения, презервативами и женскими трусами. Слушай, а почему мы с тобой забыли потрахаться на Монблане?

— Перестань, Ясень, не дури. Где ты там презервативы разглядел с высоты в пятьдесят метров.

— Да их там полно! Я тебе клянусь… А на самом деле мне просто очень грустно. Когда стоял там, на вершине, было ужасно тяжело дышать, потому я ничего и не сказал тебе. А ведь на самом деле мне совершенно не нужен этот дурацкий Монблан, на который теперь каждый год поднимается по несколько тысяч стариков, детей и инвалидов. Кажется, даже наш друг Кароль Войтыла залезал на самый верх.

— Нет, — поправила Верба, — Римский Папа только по склону на лыжах ходил в год двухсотлетия альпинизма. Тут отмечали первое восхождение на Монблан Паккара и Бальма.

— Ну и Бог с ним, с папой, значит, римская мама на вершину поднималась, — безобразно плоско пошутил я. — Дело совсем не в этом. Просто такой Монблан уже никому не нужен, это отличная тренировочная база, ну, прекрасный музей, ну, замечательный аттракцион. Но это уже не гора. И я должен был побывать там, на самом верху, просто чтобы отдать дань памяти Машке Чистяковой. Наверно, теперь я должен буду вернуться в Караклис и покорить именно ту вершину.

— И что ты хочешь от меня услышать? — нахмурилась Верба.