Проявляя выдержку возрастного мужчины и прозорливость бывалого Охотника (ни тем, ни другим на самом деле не являясь), Ремси сумел не потерять власть. Подгоняя, где делом, где словом, он не позволял обозу останавливаться. Голод, поначалу пытавшийся припугнуть нас, на время спрятал свою костлявую рожу.

Примерно в пятидневном переходе до обжитых земель пали сразу семь лошадей из пятнадцати. Стало понятно, что придется становиться лагерем. Вновь нехорошо заскребло в душе, мнимые и реальные страхи глушили голос благоразумия. Поглядывая искоса, Ремси негромко сказал:

— Мыслю, надо за помощью идти. Одних бы кого отправил, да места им не знакомые, не дойдут. Пойду сам, возьму с собой кого покрепче. Ты как, останешься?

От такого доверия я испугалась еще больше.

— Женщин забери, и детей помладше. — Посоветовала, хорошенько обдумав ситуацию. — Кто покрепче и здесь выдержит. А этим-то точно лучше бы поскорее уж добраться, свечками ж тают.

— Значит, телеги брать надо. — Колеблясь, Ремси тоже посмотрел на детей.

— И возьми. Чего ждать-то? Нам оставите безлошадные, нам без разницы. Возни меньше.

Ремси позволил себе колебаться строго до утра. Утром просто приказал — собираться, со мною идут те-то, и те-то. Примерно половина от общего числа. Послушались сразу, заполошились, засуетились, забегали. Я не стала полошиться и бегать, просто сидела, бездумно ожидая конца суматохи.

— Взял бы и вас с собой, но тогда точно голод начнется. — Оправдываясь, Ремси поглядывал виновато. — Не успеть нам с пешими-то, точно не успеть…

— Иди уже, вон, люди ждут. — Строго отправила я его, не позволяя раскисать в первую очередь себе. — Мы и здесь хорошо подождем. Вы поторопитесь, вот и будет все ладно. Да и Охотники уж скоро нагонят.

Надеюсь, скоро. — Поправила себя. Пока что никаких вестей не было.

Ремси ушел, и в лагере случилось то, что должно было случиться, когда без надзора остается куча не слишком умного, но решительного народа — революция.

— Мы лесом пойдем. — Огорошил меня здоровый лысый дед утром четвертого дня, как ушли подводы. — Хош — с нами ступай, не хош — как хош.

— Нельзя лесом идти. — Попыталась объяснить, никто не слушал, укладывались основательно, собирая оставленное барахло. — Там эльфы, вы что, не понимаете?!

— Я в карту глядел. — Весомо возразил дед. — Там вон, денным ходом, лощинка есть со старыим путем. Волчий Излог зовется, выходить прямо стать на хожонную дорогу. Им пройдем, тамо уж верно эльфьев нет. Чего им в болотине-от деять?

— Оставайся! — Поддразнила та самая деваха, что крутилась около Росни. — Товарищей своих дождешься.

«С ними кто-то должен быть. — Строго сказал Рэм. — Не дошли они еще до места».

Махнув рукой на упрямых дураков, решительно прошла вперед, где шли более-менее крепкие мужики. Дожидаться Охотников осталась надпись на перевернутой телеге углем. Конечно, прочесть могли и другие, кому и незачем бы, но другого способа оставить им весть я не знала.

Сворачивая следующим днем в Волчий Излог, понимала, что выйти оттуда не удастся. Что такое эльфы, знала не понаслышке, одна беда, никто слушать не хотел. Я голос сорвала, объясняя, уговаривая, убеждая всевозможными примерами - без результата. Люди стремились поскорее обрести новую маленькую родину, они не желали прислушиваться. Да и я — не Охотник.

А потом.

Неделей спустя, пробираясь по кромке зеленой гнилой жижи болота Волчьего Излога, поняла, что впереди лес заканчивается. Я знала, что когда-нибудь он закончится, не удивилась, не обрадовалась очень-то, так, вздохнула полегче. Запретный Лес, выпуская меня из цепких объятий, не прощался, навевая мысли о скорой встрече. «Вряд ли» — возразила, выходя на дорогу. Падая от усталости, попала в крепкие руки Охотника, озабоченного, обрадованного Росни, — поняла, что безнадежно брежу. Пытаясь проснуться, провалилась в истерику.

…В очередной раз происходящее показалось мне сном, страшным кровавым кошмаром. Резкий звук неприятно царапал обостренный слух, не сразу стало понятно, что это кричу я сама. Но мне никто не отвечал, я вдруг осталась одна наедине с молчащими людьми и сколько бы я не трясла их, как бы не взывала к ним — они не отвечали, да и как могли ответить мертвецы?…

Я резко выдохнула, выравнивая дыхание.

Благословенное солнце слепило горячие глаза, множась бликами, все вокруг возвращалось в реальность. Волчий Излог отступал, рассеиваясь среди других воспоминаний. Все в прошлом. Память, закрой дверки и этого ящичка, пусть их нелепые позы не тревожат меня больше! Не хочу вспоминать, как загустел воздух, наполняясь звоном… как пестрые росчерки обрывали жизни… как гасли вокруг звуки.

Довольно!

Уткнувшись в плечо Охотнику, я плакала самым некрасивым образом: со всхлипами и шмыганьем носом. Росни мужественно терпел неудобства, некоторое время вообще не шевелясь, потом начал гладить по волосам, слегка раскачиваясь, его движения убаюкивали.

— Выплачь эту боль. — Сказал неожиданно мягко. — Выплесни ее слезами. Счастлив, кто еще может плакать.

— Ты вины не несешь. — Резко сказал позже, направляясь на встречу с Рэмом. — Ты не Охотник. Радуйся, что саму отпустили. Хотя, почему — не понимаю… Ты ж вроде от покровительства отказалась, как Рэм сказал?