Шрифт:
Вчера она срезала охапку цветущих лимонных ветвей, чтобы отнести их сегодня в церковь Христову, в час, когда жители села танцуют на площади у тополей и церковь пуста. Иконостас над ее кроватью был весь в лимонном цвету, среди которого виднелась сердобольная и печальная Богородица.
Зорбас нагнулся и поставил рядом со мной чашку со взбитыми яйцами, положил два больших апельсина и пасхальный кулич. Он прислуживал мне молча и счастливо, словно мать возвратившемуся с войны сыну. Зорбас ласково глянул на меня и сказал:
– Пойду забью несколько столбов.
Я медленно жевал на солнце, погрузившись в глубокое телесное блаженство, словно плывя по освежающему изумрудному морю. Я не позволял разуму лишать тело плотской радости, удерживая ее в определенных границах и претворяя в мысль. Я предоставил телу свободу радоваться, как животное – с ног до головы, и только изредка поглядывал на чудо, которое было в мире вокруг, на чудо, которое было внутри меня, и говорил самозабвенно: «Что это? Как это мир смог обрести такую гармонию с нашими ногами, руками, телом?» А затем я закрывал глаза и молчал.
Вдруг я вскочил, пошел в барак, взял рукопись «Будды» и раскрыл ее. Я находился уже в конце. Лежа под цветущим деревом, Будда поднял руку и велел, чтобы пять элементов, пребывавших вокруг него, – земля, вода, огонь, воздух, дух – распались.
Я больше не нуждался в этом лике моего мучительного волнения, я уже прошел через него, окончил служение Будде, а теперь поднял руку и велел, чтобы Будда распался.
Торопливо, используя всемогущие заклинания – слова, я предавал исчезновению его тело, затем – его душу, затем – его разум. Безжалостно: я спешил.
Я нацарапал последние слова, издал последний крик и начертал толстым красным карандашом мое имя: я закончил.
Взяв толстый шпагат, я туго перевязал рукопись, испытывая странную радость, будто вязал по рукам и ногам грозного врага. Так дикари вяжут дорогих им покойников, чтобы те не могли выйти из могил и стать вампирами.
Прибежала босая девочка в желтой юбочке и с красным яйцом в руке. Девочка остановилась и испуганно посмотрела на меня:
– Ну? – спросил я с улыбкой, подбадривая ее. – Чего тебе нужно?
Девочка глотнула воздуху и сказала, запыхавшись:
– Мадама прислала меня за тобой. Она в постели сидит, бедняга. Тебя зовут Зорбас?
– Хорошо, – сказал я. – Приду.
Я вложил ей в другую ручку еще одно красное яйцо, девочка стиснула его и убежала.
Я встал и отправился в путь. Шум села все нарастал, слышались сладостные звуки критской лиры, праздничные голоса, ружейные выстрелы, мантинады. Когда я подошел к площади, юноши и девушки собрались у покрывшихся листвой тополей и готовились к танцу. Вокруг на каменных выступах сидели и наблюдали за ними, опустив подбородок на посох, старики, а за ними стояли старухи. Посредине сидел прославленный лирник Фануриос с апрельской розой за ухом. Левой рукой он держал критскую лиру, установив ее прямо на колене, а правой быстрыми движениями пробовал смычок с громко звенящими колокольчиками.
– Христос воскрес! – громко сказал я, проходя мимо.
– Воистину воскрес! – раздался радостный гул мужских и женских голосов.
Бросив быстрый взгляд, я увидел юношей в широких враках [54] , туго стянутых поясами на стройных телах. На лоб и на виски им свисала, словно кудри, бахрома головных повязок. Увидел я и девушек с монистом на шее, в вышитых белых платках, которые, потупив взгляд, тайком поглядывали на юношей и желали их.
– Не хочешь к нам, хозяин? – послышались голоса, но я уже прошел мимо.
54
Враки (или врака) – штаны, характерная часть мужской и женской одежды на Крите и в некоторых областях Греции. В частности, на Крите короткая врака в горных районах считалась атрибутом мужества, а длинная и широкая в городских центрах – свидетельством высокого общественного положения и зажиточности.
Мадам Ортанс лежала на своей широкой кровати – единственном предмете мебели, хранившем ей верность. Щеки ее горели, она кашляла.
Едва увидав меня, мадам жалобно застонала:
– А Зорбас, кум? Зорбас?..
– Он болен. С того дня, как ты заболела, и он заболел. Держит твою фотографию, смотрит на нее и вздыхает…
– Говори… говори… – прошептала бедная русалка и счастливо закрыла глаза.
– Он прислал меня спросить, не нужно ли тебе чего… Вечером он и сам придет, даже если придется ползти на четвереньках… Он уже не в силах, не может больше вынести разлуку.
– Говори… говори… говори…
– Он сказал, что получил телеграмму из Афин. Свадебное платье готово, венки, туфли, конфеты погрузили на корабль и везут сюда… И белые лампады с розовыми ленточками…
– Говори… говори… говори…
Но тут ее сон одолел. Дыхание мадам изменилось, она стала бредить. В комнате пахло одеколоном, нашатырем и потом, а через открытое окошко доносился со двора резкий запах птичьего помета и кроликов.
Я встал, собираясь уйти. В дверях появился Мимифос. Теперь на нем были сапоги и новые голубые шаровары, а за ухом – веточка базилика.