Но об отцах Декарта что мы знаем

И род его кто изъяснить сумеет?

Весьма нечасто он упоминаем.

Себя вслух признавать не всякий смеет

Имущим кару, но, стыдясь, немеет.

Род протестантских пасторов и род

Солдат Южной Америки, терновник

Пустыни чей, напыщенный сановник,

Как зеркало, каков у тебя рот,

Сразу являл: сеньор наоборот

Предпочитает, новых войн виновник,

Презрительно "годо" наименовник -

Достоин ты солдатских лишь острот!

Ибо танцуешь с гринго ты фокстрот.

Ваша блюбовь слышна на весь свиновник,

Но в тайное твоё я всё равно вник,

Хоть дома моего ни вор, ни крот

Не подкопали. Гея окорот

На Юге крут: "Курни, одежд обновник!"

Есмь и не есмь род истинный Мой. Кто

Его Мне изъяснит? Отцовский голос,

Его походка, нос, глаза и волос.

И это у нас общее, и то.

Но я также и мать моя. Да что

Тут, спросят, удивительного? – Колос.

Флаг на луне, что многозвёзднополос,

Как развиваться мог? Красив зато

Стяг, выглядящий долларов на сто!

Сотряс зарядом ядерным так кто Лос-

Анжелос, если не на вид сам полоз,

Но это аспид? – Жалит как никто!

Что общего у Будды с псом? – Ничто!

Но факс отправил пёс. Мног он, укол ос!

Музыку Свинбурна отец оставил

В наследство мне и фолианты скуки,

Которые прочесть хотя б в докуке

Я так себя, увы, и не заставил.

И что нашли аборигены в Куке?

Наверное, он так себя поставил:

Кукух, а издавал кукушки куки,

Досаду вождю племени доставил.

Есмь то, что я прочёл: философемы,

Судьба и случай, эти два названья

Тайны, которой не постигли все мы,

Но я в себе услышал зов призванья.

Философом став, но и богословом,

Я разъясняю, что добро, что зло вам.

Вот родины мои: Буэнос Айрес,

Две Кордовы, Исландия, Женева,

Нара, хотя там прожил одноднево,

Но не Нью-Йорк, не Вашингтон, Венс Сайрос.

Сон вогнутый того, кто одинок, я,

Себя где потерял или считаю

Потерянным. Весь день сижу, читаю,

И некому звонить мне, фирма "Нокья".

Низкопоклонства солнц, ветхие утра

И в первый раз увиденное море

Или луна… Нет, я не в Балтиморе

В авто зачат был цвета перламутра.

Без своего Вергилия во мгле я

Бреду на ощупь и без Галилея.

Я длительного времени миг каждый,

Каждая ночь бессонного рассвета…

Из накажды клубился дым накаждый,

Когда народ шёл Ветхого Завета.

Как физики закон самодокаждый

Церковное имел в виду их veto,

Так алгорифмы принцип самоскаждый

Используем отнюдь не для навета.

Каждый канун и каждое преддверье…

Вот Библии очеудостоверье,

А вот ваше церковное преданье,

Которое вредней, чем суеверье:

Георгием на смерть змея преданье

Есть ложь. Змей был хитрей половозверья.

Я есмь мнимая память о гравюре,

Что в комнате висит и моё зренье

Не слабое ещё видит de jure,

De facto же – слепящее прозренье.

И снилось мне: её Лаптеву Юре

Я заказал, а он, есть подозренье,

Драконов татуирует, на сюре

Помешанный, к реальности – презренье!

Неужто об офорте память ложна?

Реальность ли за сон я принимаю?

Смотрю, и ничего не понимаю,

Как если б явь была не внеположна:

Смерть, Всадник и Дракон. На помощь, Боже!

Как же я вижу? Зрение слабо же…

Иной я некто, видящий пустыню