Шрифт:
Мы видим, влагой отраженный,
Свой образ собственный на дне:
Так ум наш робкий и смущенный,
Склонясь пред мертвой пустотой,
Во мраке вечности немой
Свое лишь видит отраженье
И суеверно чтит его,
Как высший ум и божество,
Как волю звезд и Проведенье.
Дохни лишь разумом на них —
И сон исчез неуловимый,
И нет уж призраков ночных,
И воли звезд неодолимой.
Но люди-трусы не поймут
Могучей силы отрицанья:
Я одинок, философ-шут,
Но в тайне полон состраданья.
В насмешках теплится любовь;
Мне жалко их: предвижу вновь
Борьбу, ненужные мученья,
Бесцельно льющуюся кровь
За тень мечты, за сновиденье.
Но жалость робкая моя
Бессильна… Если б молвил я:
«Стыдитесь верить предрассудку!»
Они бы распяли меня,
Иль мудрость приняли за шутку.
(Занавес).
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Скалы, покрытые лесом
Клотальдо
между ст. 35
и 36 первого Довольно грез, пора готовить ужин,
монолога С охоты Сильвио придет голодный.
Клотальдо Тому, кто с волею природы дружен,
(«Уж вечереет…») Тому, кто без рабов живет свободный,
Котел с похлебкой так же мил и нужен,
Как вешние пленительные розы,
Как золотые девственные грезы.
С тех пор, как мы работниками стали
Ни для каких красот земли и неба,
Ни для какой возвышенной печали —
Забыть нельзя кусок насущный хлеба.
От гордости навек мы отрешились,
И наравне с растеньями, зверями,
С несметными живыми существами
Закону общей жизни покорились.
И вот мы счастливы, и сам собою
Решился вдруг, так просто, без мученья,
Вопрос о жизни; если же порою
Смущают душу старые сомненья
И прежняя тоска меня тревожит, —
Работать я иду, и никакие
Вопросы, думы, страсти роковые —
Труду ничто противится не может.
после последнего И колючки в гриве львиной
ст. в том же От терновника вплелись,
монологе И с косматою щетиной
Кудри черные слились.
Облик мужествен и грозен,
Взор величествен и строг,
Весь, как юный полубог,
Он могуч — и грациозен.
Не прекрасней ли одежд
Эти мускулы стальные,
Эта тень стыдливых вежд,
Члены бодрые нагие,
Крови юношеский жар,
Кожи бронзовый загар.
Вот оно — дитя природы, —
Посмотрите на него:
Это — жизни и свободы,
И здоровья торжество! [11]
11
В автографе после этих строк шел зачеркнутый фрагмент:
Закону: «Хлеб свой добывай ты в поте
Лица». С тех пор — ни праздности, ни скуки.
С великою гармонией вселенной —
Необходимые родные звуки —
Мы радостно слились душой смиренной.
С каким отчаяньем, с какой тоскою
Искал я прежде смысла жизни в смерти.
Слепец слепых ведущий за собою!
Я говорил: «Жизнь только зло, поверьте!»
И сам не верил алчущей душою.
Среди гробов искал я возрожденья
И находил лишь мертвый прах да тленье.
Но чей-то голос в сердце наболевшем
Твердил мне день и ночь: лишь там, в природе,
Не здесь, не в вашем мире одряхлевшем,
Спасенье ты найдешь лишь там, в народе.
И вот мы стали жить, как миллионы
Простых людей живут, любя, страдая,
И веря в жизнь, и с верой исполняя
Труда святые вечные законы.
В автографе после этого стиха идет фрагмент:
Как сон, рассеется недуг тяжелый.
С сознанием одержанной победы
Иду домой, усталый и веселый;
И сладостны так отдых и беседа
За очагом; теперь без угрызений
Мы наслаждаться вправе тишиною,
Поэзией, мечтами, красотою
И всеми чарами ночных видений,
Но с тем, чтоб завтра с новою зарею
Приняться с бодростью и силой новой
За труд святой, целебный и суровый.
(Вбегает Сильвио).
Сильвио
(сбрасывая с плеч кабана к ногам Клотальдо)
перед первым
монологом
Сильвио («Весь Блестящая победа!..
день среди болот…») Взгляни, отец, взгляни, какая дичь!
Клотальдо
Кусок, достойный царского обеда,
То — лучшая из всех твоих добыч.
Сильвио
Ты знаешь ли, как зверя я нашел?
Клотальдо
Нет, прежде сядь и отдохни: котел
Поет уж на огне, и теплый ароматный
Над ним клубится пар!
Сильвио
О запах благодатный!
Я голоден, дай ложку мне скорей, —
Потом начну рассказ, от счастья и волненья
Я голода не замечал; полней
Янтарным супом чашку мне налей.
Но слушай…
Клотальдо
Вот плоды и сладкие коренья,
Вот хлеб и овощи, и золотистый мед, —
Подарок диких пчел, и в глиняном кувшине
Студеная вода…
Клотальдо
после последней Мой милый Сильвио, лежал ли ты порою
реплики Сильвио В траве росистой утренней зарею,
(«В лесу я И чем-то тронутый до глубины души,
никогда…») На влажные цветы смотрел ли ты в тиши,
Как на друзей давно знакомых?
И долгие часы следил ли, как дитя,
В тот мир волшебный уходя,
За жизнью слабых насекомых?
Неправда ли, тогда к растеньям и зверям,
И даже к мертвым сумрачным скалам
Рождалось кроткое в груди благоговенье?..