Он четко осознал, что ТАКОГО квака «в упор» можно и не пережить. Воззвав о прощении ко всем «зеленым» всех миров и измерений, Сашка в порядке упреждающей самообороны выстрелил в пупырчатое чудище из «Мангуста».

Поначалу ему показалось, что его отбросило назад взрывной волной от лопнувшей супержабы. Потом почему-то подумалось, что его накрыли минометным огнем с проехавшего бронепоезда, ориентируясь на звук его выстрела. Потом ему стало не до этого.

Он нашел себя лежащим на спине, на чем-то вопиюще неудобном, похожем на батут, но растянутый до пола, на котором накиданы всякие угловатые предметы, впивающиеся сквозь ткань в тело.

Он был внутри воронки, застеленной чем-то светлым. Не белым, а именно светлым, неопределенного сероватого оттенка.

Края воронки он увидел, только присмотревшись — они сливались с фоном — были неровными, мягко и жестко одновременно, если такое вообще возможно.

И небо над ней — пасмурным, таким же светло-серым монотонным без разводов облачности. Будто крашеный купол.

Край воронки — неровный — ткань обтягивала что-то под ней, упруго, сглаживая очертания. Если только это была ткань.

«Мангуст» в руке. Другая рука по-прежнему удерживает пса, который не шевелится.

— Джой?

Слабый ответ, не вербализируемый. Ясно только то, что пес жив. Вроде и не ранен. Но поплохело ему конкретно.

Сашка чуть пошевелился и застонал.

Похоже, приземляясь, он здорово отшиб спину о то, что было под тканью, хотя батут и смягчил удар.

Может, потому и дышалось ему так натужно. Или это воздух такой? Плохой воздух.

Подумалось сразу, мельком, а что если вывалишься в мир, где воздуха нет вовсе? Но, видимо, это маловероятно.

Многострадальная куртка зацепилась за кроссовку и перекочевала в другой мир вместе с хозяином.

Под спиной будто бы находился исполинский пупырчатый валик музыкальной шкатулки, тот, что дергает за рычажки, которые приводят в движение молоточки, которые бьют по колокольчикам, которые…

И тупые, сглаженные тканью выступы пронзали, казалось, Сашку насквозь, проходя невидимыми зубьями сквозь его существо. То же ощущение, что и в момент перехода из мира в мир, только пролонгированное и усиленное.

Нет. Если это и была шкатулка, то не музыкальная. Даже вопиюще немузыкальная. Какофоническая скорее.

В ушах стоял тугой, немолчный стон. И стон этот приходил извне прямо в уши. Не объяснить как…

Он попытался сесть.

Это худо-бедно удалось, но в задницу теперь впивались выступы непонятного ЧТО-ТО с утроенной силой.

Избавиться от этого можно было только стоя.

Но почему-то Сашка понимал, что толку от этого тоже будет мало.

Да и стоять тоже было трудно, будто в гамаке. Зыбко.

Кряхтя он передвинул на бок впившийся в поясницу кортик.

Все тело отчаянно ломило, кровь стучала в висках, путая мысли.

Прикосновение одежды к коже сделалось неприятным и даже болезненным, как при ожоге. И тем не менее он надел куртку. Чтобы не нести.

Ткань…

Нет, не ткань это была и не резинка, и вообще непонятная субстанция.

Она предательски скользила, и, натыкаясь на очередной выступ чего-то снизу, Сашка чувствовал боль, сравнимую с электрошоком.

Он убрал пистолет.

— Что же это за место такое?

Джой косил глазом беспомощно.

Джою было плохо. Но в чем это выражалось для пса, Сашка мог только догадываться.

Стоя Вороненок смог выглянуть за пределы воронки.

И ничего путного не смог увидеть.

Кроме того, что все укрывала эта белая субстанция.

Она укрывала будто бы и небо.

Сначала показалось, что горизонт недалек.

Но это было не так.

Скорее, край куда большей, титанической воронки, на дне которой, в самом центре, в другой, крохотной воронке сидит он, Сашка Воронков.

Но тут же почудилось, что не край и не горизонт, а вовсе ничто. Вроде как все это пузырь.

И пузырь этот то ли колышется, то ли пульсирует. Сплющивается и надувается.

Или это в глазах мерцает?

Сашку замутило от звона в ушах и мерцания.

Он закрыл глаза, сдерживая тошноту.

Все равно это бестеневое пространство лишь обманывало и морочило.

А то, что он видит — могло быть только образом, родившимся в сознании.

Белый шелк и камни под ним.