Сейчас я поняла: «Вторая» или «Другая» <…>, которая так мешает чуть ли не с самого начала (во всяком случае в Ташкенте), — это просто пропуски, это незаполненные пробелы, из которых, иногда почти чудом, удается выловить что-то и вставить в текст…

А.А. уезжает из Комарова в Ленинград. Все не так просто. Этот отъезд кажется мне предательством. Думается, что я здесь чего-то не доделала, не додумала. А Она (Муза) без меня не может. (А Ахматова. Т. 6. Стр. 303.)

А.А. <…> записывала, резюмируя собранные ею высказывания читателей о цикле: «Это Carmen о любви, но любовь ни разу не названа и соединено с ужасом запретности, о преодолении которого было бы просто нелепо мечтать».

Ну почему резюмируя? Ведь видно же, что это — мысли, слова, красивости — все свое, рукотворное, самой Анны Андреевны домашнее печенье. Эти читатели, продукт советской уравниловки — поэту нужен ЧИТАТЕЛЬ, не ЧИТАТЕЛИ — почему она даже в дневнике не прогонит их? Может, без ссылки на читателей, просто от себя, удалось бы найти менее выспреннюю интонацию?

Кстати, эти «читательские высказывания» можно сравнить с наставлениями Анны Ахматовой Эренбургу, что и как, какими словами (запретное, ужас и пр.) надо описывать ее творчество.

25 декабря А.А. сказала, имея в виду отпущенный в мир «Реквием»: «Боюсь, что снова буду центром землетрясения».

В последние месяцы своей жизни, составляя список тем для будущих <…> ахматоведов, А.А. наметила и такую: «Лир<ическая> героиня Ахм<атовой>.

Об ахматовских устремлениях наметить контуры «ахматоведения» сын ее рассказывал: «<…> в конце 1950-х — начале 60-х, когда все писали диссертации, она тоже собралась писать диссертацию на тему «Молодая А<хматова>», но я отговорил, сказал: «Тебе не сдать «Основы марксизма-ленинизма».

Такое бывает и в более благородных семействах.

То, что она (Софья Андреевна Толстая) в последнее лето жизни отца сделалась невменяемой, к сожалению, верно. Это не отрицала впоследствии и она сама, это, конечно, видел и знал Лев Николаевич. <…> Она купила пугач и часто ночью, без всякой видимой причины, стреляла им из форточки.

Лучше бы Ахматова купила тоже себе пугач.

Пример Лысенко вскружил ей голову, она хотела своей «Молодой Ахматовой» (что за название? диссертантка путает жанры — «Юность гения», «Детство Богородицы» — это не научные труды) заложить фундамент новой лженауки. Ведь хоть в ахматоведении и трудно ожидать критически настроенного исследователя, но того и гляди всякого понапишут. И как он смел! Это черт знает что такое!

Список тем для будущих диссертаций, составленный на досуге собственноручно Анной Андреевной.

Приводится с восстановленными сокращениями без, в виде исключения, угловых скобок, поскольку сокращено в оригинале почти каждое слово, вариантов прочтения практически нет. Читать со скобками невозможно, а биение мысли понятно. I. Ахматова и наследие классической русской поэзии. II. Ахматова и фольклор. III. Лирическая героиня Ахматовой. IV. Влияние на следующие поколения. Бах! Бах! Снайперский огонь из пугача! Подражатели за границей (Багряна) и дома. V. Ахматова и ее читатели. (Стихи, письма.) 10-е годы — выступления, мода — 20-е (Л. Рейснер), 30-е, 40-е, 50-е, 60-е.

Нумерация грядущих диссертаций ведется римскими цифрами.

Годы, в которые была мода на Ахматову, — арабскими. Все десятилетия поименованы по отдельности, слишком эпохальны были свершения в каждом. Автор начал писать о десятых — когда НАЧАЛОСЬ, но потом пришлось написать и «двадцатые», потому что влияние Ахматовой только окрепло, потом — «тридцатые», потому то она становилась легендой, потом — «сороковые», потому что появилась новая волна ее славы, потом — «пятидесятые», потому что, кроме нее, уже никого в этой стране не было, а потом — бешеная мода на Ахматову шестидесятых, когда все стало на свои места, она — это наше все… Автор не мог этого не писать…