Том 3. Стихотворения 1918-1924
вернуться

Брюсов Валерий Яковлевич
Шрифт:

30 апреля — 2 мая 1921

Еврейским девушкам

Красивые девушки еврейского племени, Я вас наблюдал с тайной дрожью в мечтах; Как черные волосы упруги на темени, Как странен огонь в ваших черных зрачках! В Варшаве, и в Вильне, и в задумчивом Тальсене За вами я долго и грустно следил. И все мне казалось: стремитесь вы в вальсе Неизбежном, над тайной бессмертных могил. Как будто в вас ожили виденья библейские, И матерь Ревекка, и дева Рахиль, — Отвеяны помыслы ненужно-житейские, И в новом жива вековечная быль. Еврейские девушки! в холодной России Вы — бессонная память о знойной стране, Живое преданье о грядущем Мессии вы… Девушки-матери, близки вы мне!

Август 1914. Вильно

Из прежде в теперь

Грядущий гимн

Солнце летит неизмерной орбитой, Звезды меняют шеренгами строй… Что ж, если что-то под солнцем разбито? Бей, и удары удвой и утрой! Пал Илион, чтобы славить Гомеру! Распят Христос, чтобы Данту мечтать! Правду за вымысел! меру за меру! Нам ли сказанья веков дочитать! Дни отбушуют, и станем мы сами Сказкой, виденьем в провале былом. Кем же в столетья войдем? голосами Чьими докатится красный псалом? Он, нам неведомый, встанет, почует Истину наших разорванных дней, То, что теперь лишь по душам кочует, Свет, что за далью полней и видней. Станут иными узоры Медведиц, Станет весь мир из машин и из воль… Все ж из былого, поэт-сердцеведец, Гимн о былом — твой — восславить позволь!

Ноябрь 1921

Октябрь 1917 года

Есть месяцы, отмеченные Роком В календаре столетий. Кто сотрет На мировых скрижалях иды марта, Когда последний римский вольнолюбец Тирану в грудь направил свой клинок? Как позабыть, в холодно-мглистом полдне, Строй дерзких, град картечи, все, что слито С глухим четырнадцатым декабря? Как знамена, кровавым блеском реют Над морем Революции Великой Двадцатое июня, и десятый День августа, и скорбный день — брюмер. Та ж Франция явила два пыланья — Февральскойи июльской новизны. Но выше всех над датами святыми, Над декабрем, чем светел пятый год, Над февралемсемнадцатого года, Сверкаешь ты, слепительный Октябрь, Преобразивший сумрачную осень В ликующую силами весну, Зажегший новый день над дряхлой жизнью И заревом немеркнущим победно Нам озаривший правый путь в веках!

1920

Коммунарам

Под вопль вражды, под гулким гневом Недаром вы легли в веках, — Упал над миром тучным севом Ваш огненно-кровавый прах. Вы, лабиринтцы, в дни позора Под дерзким эллинским копьем; Ты, круг священный Пифагора, Поющий на костре своем; Вы, все, что восставали, тая, Вальденцы, Виклеф, Гуса стан, Пророки нового Синая, Ты, исступленный Иоанн; И вы, кто жертвой искуплений Легли в Париже, у стены, Чьи грозно вопящие тени В лучах побед вознесены! Как в басне, из зубов дракона Возникли мощные бойцы, Бросаете в земное лоно Вы мученичества венцы. Под те же гулы и угрозы, Приемля ваш немолчный зов, Мы ваши праведные грезы Возносим над борьбой веков!

1920

Оклики

Четвертый октябрь

Окликаю Коршуна в пустыне: — Что летишь, озлоблен и несмел? — «Кончен пир мой! более не стынет Труп за трупом там, где бой гремел!» Окликаю Волка, что поводит Сумрачно зрачками: — Что уныл? — «Нет мне места на пустом заводе; Утром колокол на нем звонил». Окликаю Ветер: — Почему ты Вой ведешь на сумрачных ладах? — «Больше мне нельзя в годину смуты Раздувать пожары в городах!» Окликаю Зиму: — Эй, старуха! Что твоя повисла голова? — «Плохо мне! Прикончена разруха, Всюду мне в лицо трещат дрова». Чу! гудок фабричный! Чу! взывают Свистом, пролетая, поезда. Красные знамена обвивают Русь былую, словно пояса. Что грозило, выло и рычало, Все притихло, чуя пятый год. Люди, люди! Это лишь начало, Октября четвертого приход! Из войны, из распрь и потрясений Все мы вышли к бодрому труду; Мы куем, справляя срок весенний, Новой жизни новую руду. Кто трудился, всяк на праздник прошен! Путь вперед — роскошен и широк. Это — зов, что в глубь столетий брошен, Это — наше право, это — рок!

25–30 октября 1921

Советская Москва

Все ж, наклонясь над пропастью, В века заглянув, ты, учитель, Не замрешь ли с возвышенной робостью, И сердце не полней застучит ли? Столетья слепят Фермопилами, Зеркалами жгут Архимеда, Восстают, хохоча, над стропилами Notre-Dame безымянной химерой; То чернеют ужасом Дантовым, То Ариэлевой дрожат паутиной, То стоят столбом адамантовым, Где в огне Революции — гильотина. Но глаза отврати: не заметить ли Тебе — тот же блеск, здесь и ныне? Века свой бег не замедлили, Над светами светы иные. Если люди в бессменном плаваньи, Им нужен маяк на мачте! Москва вторично в пламени, — Свет от англичан до команчей!

13 ноября 1921

Просверк

Сеет Хронос

Нет, не струны, нет, не трубы, Мой напев над морем вейте! Закрываю тихо ставни, Подношу покорно губы К золотой забытой флейте; Властвуй в темной тишине, Старомодный, стародавний Отзвук, милый только мне! Пой из тьмы тысячелетней, Из лесов аркадских басен, Где к маслинам никли фиги, Пой безвольней, безответней, Но, как прежде, мудр и страстен, Зовов нежных не тая, — Здесь, где внемлют только книги, Только тени, только я. Где я? может быть, в преданьи, В лунной трели менестрелей, В песне призрачной Шопена, — Но в сверканьи, но в рыданьи Воды Геллы прогремели, Обращая в нектар кровь; Сеет Хронос алой пеной, Чтоб земле всплыла Любовь.

28 февраля 1921

Зачем?

Зачем? Разве я знаю? Не нами, давно суждено: Поля опалять мистралю, Якорю падать на дно. Гольфштрему, может быть, хочется Медлить в огне Гаити, Но должен Малыдтремом корчиться На холодном норвежском граните. На эти глаза обманные Стигматы губ наложить, Это — играет ветер туманами, Это — травами ночь ворожит. Если двое в невольной неге мы Угадываем шепоты срока, Это — солнца Виктории-регии Дрожат в синеве Ориноко. Зачем? Кто нам ответит? Словами любви не лги! Сквозь эфир скользящей планете Непонятны ее круги.