Том 3. Стихотворения 1918-1924
вернуться

Брюсов Валерий Яковлевич
Шрифт:

10 февраля 1921

Над сном надежд

Над сном надежд, что стаи птичьи, рея, Кружат года, крик ястребиный зол; Но дни, все дни взмывают, не старея, — Вот — коршун, голубь, стрепет, стриж, орел! Взлетайте! мчитесь! я, ловец бывалый, Стрел, смерть поющих, не извел колчан. Люблю сбивать с лазури в сумрак алый Вас, бьющихся от боли острых ран! Свой путь вершу меж круч, сквозь кольца веток, Где в мгле никем не стоптана трава, Но гибок лук, мой взор, как прежде, меток: Всем зовам с выси вторит тетива! Как весело за зелень летних теней Стрела бежит, пронзая лист, легка! День торжества, день жутких поражений — Равно милы, — добыча в сеть стрелка. Скорбь, радость, ужас, падайте со стоном В гроб скал бесстрастных иль у горних струй, И ты! ты! быстрый день, когда дано нам Вновь ведать в жизни первый поцелуй!

3 февраля 1921

Инкогнито

Порой Любовь проходит инкогнито, В платье простом и немного старомодном. Тогда ее не узнает никто, С ней болтают небрежно и слишком свободно. Это часто случается на весеннем бульваре, и У знакомых в гостиной, и в фойе театральном; Иногда она сидит в деловой канцелярии, Как машинистка, пишет, улыбаясь печально. Но у нее на теле, сквозь ткани незримый нам, Пояс соблазнов, ею не забытый. Не будем придирчивы к былым именам, — Все же часто сидим мы пред лицом Афродиты. А маленький мальчик, что в детской ревности Поблизости вертится, это — проказливый Амор. Колчан и лук у него за спиной, как в древности; Через стол он прицелится, опираясь на мрамор. Что мы почувствуем? Укол, ощутимый чуть, В сердце. Подумаем: признак энкардита. Не догадаемся, домой уходя, мы ничуть, Что смеется у нас за спиной Афродита. Но если ты сразу разгадаешь инкогнито, По тайным признакам поймешь, где богиня, — В праведном ужасе будь тверд, не дрогни, не то Стрела отравленная есть у ее сына.

12 марта 1921

Искра

Вино ли пенится, Вокалом схвачено, — Солнечный сок? Мяч ля лаун-тенниса От удара удачного Взвихрил песок? Сам ли я искра лишь Яростной хмельности, Что глуби зажгла? Миг! Это ты крылишь Роковой мельницы Все четыре крыла! Явь или призрачность — Губ этих сдавленность, Дрожь этих плеч? Тысячно-тысячный Поцелуй отравленный, Твердый, как меч? Кружатся, кружатся Мельничные лопасти, Вихри взносит ввысь. В привычности ужаса Над небесной пропастью Богомольно клонись!

7 февраля 1921

Звено в цепь

И в наших городах, в этой каменной бойне, Где взмахи рубля острей томагавка, Где музыка скорби лишена гармоний, Где величава лишь смерть, а жизнь — только ставка; Как и в пышных пустынях баснословных Аравии, Где царица Савская шла ласкать Соломона, — О мираже случайностей мы мечтать не вправе; Все звенья в цепь, по мировым законам. Нам только кажется, что мы выбираем; Нет, мы все — листья в бездушном ветре! Но иногда называем мы минуты — раем, Так оценим подарок, пусть их всего две-три! Если с тобой мы встретились зачем-то и как-то, То потому, что оба увлекаемы вдаль мы; Жизнь должна быть причудлива, как причудлив кактус; Жизнь должна быть прекрасна, как прекрасны пальмы. И если наши губы отравлены в поцелуе, Хотя и пытаешься ты порой противоречить, — Это потому, что когда-то у стен Ветилуи Два ассирийских солдата играли в чет и нечет.

4 марта 1921

Тень света

Вскрою двери

Вскрою двери ржавые столетий, Вслед за Данте семь кругов пройду, В зыбь земных сказаний кину сети, Воззову сонм призраков к суду! Встаньте, вызову волхва послушны, Взоры с ужасом вперяя в свет, Вы, чья плоть давно — обман воздушный, Вы, кому в бесстрастье — схода нет! Встань, Элисса, с раной серповидной! Встань, Царица, на груди с ехидной! Встань, Изотта, меч не уклоняя! Встань, Франческа, ей сестра родная! Встань, Джульетта, пряча склянку с ядом! Встань с ней, Гретхен, руки в узах, рядом! Встаньте все, кто жизнь вливал в последний Поцелуй, чтоб смерть сразить победней! Вас не раз я оживлял сквозь слово, Как Улисс, поил вас кровью строф! Встаньте вкруг, творите суд сурово, — Здесь на сцене дрожь моих висков! Мне ответьте, судьи тьмы, не так ли Парид вел Елену в Илион, Бил не тот же ль сердца стук в Геракле, В час, когда встречал Иолу он!

2 мая 1921

Этот вскрик

Что во сне счастливом этот вскрик подавленный, Этот миг, где сужен вздох до стона, что? Древний перл, приливом на песке оставленный, С мели, чьих жемчужин не сбирал никто. Вечность бьет мгновенье гулкими прибоями, Вихрь тысячелетий роет наши дни. В чем нам утешение плакать над героями, В темных книгах метить прежние огни? Свет наш — отблеск бледный радуг над потопами, Наши страсти — пепел отгоревших лет. Давит панцирь медный в стенах, что циклопами Сложены; мы — в склепе, выхода нам нет! Если дерзко кинем в глубь холодной млечности Крик, что не был светел в буйстве всех веков, — Как нам знать, что в синем море бесконечности На иной планете не звенел тот зов!

11 апреля — 7 мая 1921

Был мрак

Был мрак, был вскрик, был жгучий обруч рук, Двух близких тел сквозь бред изнеможенье; Свет после и ключа прощальный стук, Из яви тайн в сон правды пробужденье. Все ночь, вновь мгла, кой-где глаза домов, В даль паровозов гуд, там-там пролетки… А выше — вечный, вещий блеск миров, Бездн, чуждых мира, пламенные чётки. Нет счета верстам, грани нет векам, Кружась, летят в дыханьи солнц планеты. Там тот же ужас в сменах света, там Из той же чаши черплют яд поэты. И там, и здесь, в былом, в грядущем (как Дней миллиарды нам равнять и мерить), Другой любовник смотрит с дрожью в мрак: Что, в огнь упав, он жив, не смея верить.

4–5 апреля 1921

Кубок Эллады

Слишком полно мойрами был налит Кубок твой, Эллада, и с краев Крупных каплей дождь помчался налет — Пасть в растворы чаш, поныне жалит Скудный блеск ему чужих веков. Нет, не замкнут взлет палящий цикла! Пламя Трои, то, что спас Гомер, В кровь народов, — сок святой, — проникло, С небом слился светлый свод Перикла, Зов Эсхила влит в Ресефесер! Боги умерли, Халдей и Мидий, В тучах мертв, не глянет Саваоф; Где покров, что лик скрывал Изиде? Но, касаясь древних струн, Киприде На ступень кладем мы горсть цветов.