Шрифт:
– Я, конечно, понимаю, что времена сейчас другие, и нет нужды знать схемы двух десятков танцев, трех томов этикета и назначения семнадцати вилок, но почему в Жанне осталась вся вбитая в нее аристократичность, а ты по-прежнему как девица с Пляс-Пигаль себя держишь?
Я не ослышалась?.. По-прежнему как девица с Пляс-Пигаль. Насколько я помню, на этой парижской улице располагался "квартал красных фонарей". Неужели Мана нашел сестер там?..
– Может, потому, что в меня вбивали, а в Жозефину просто втирали?
– иронично спросила Жанна и изобразила это поглаживаниями дивана.
– Господи, Мана, ты ведешь себя, как старый пердун, - я хихикнула, - которым, впрочем, и являешься.
Сестры расхохотались громко и неприлично. Мана метнул в меня зеленую молнию своего раздраженного взгляда.
– В таком случае, тебе пора лечиться, Гайя, ибо ты геронтофилка та еще...
– Ага, ничего не имею против горяченьких дедушек, - сказала я, сестры продолжали веселиться.
– А вы чего ржете, кобылки?
– со смехом спросил Мана у девушек.
– Вам самим по полтораста лет...
– Да по сравнению с тобой мы просто свежие маргаритки, - Жози захихикала.
Мана ловко ухватил ее за пятку и дернул на себя.
– Иди сюда!
– он пощекотал пятку девушки, отчего та завизжала и начала вырываться.
Зеленоглазый прижал ступни Жози к своим коленям.
– Все, все...
– Ты остановился на Эрланде и Миранде, - заметила Жанна.
– Спасибо, я помню. Налей мне еще, пожалуйста, - Мана протянул стакан Жанне.
Та выполнила просьбу своего мастера. Он залпом выпил все.
– Повтори, будь добра...
Жози села возле него и склонила головку с густыми-прегустыми блестящими волосами на широкое плечо своего создателя. Мана потер переносицу пальцами - он всегда так делал, когда ему предстояло что-то неприятное рассказывать. Походя скользнул ладонью по руке Жози, лежащей на его груди.
– Потом, в 1820 году я обратил Кассиани, ей было 25...
– Кассиани?!
– вскрикнула я, вспомнив подпись на рисунке девушки в старинном платье. И тут же прикусила язык. Мана не должен знать, что я перерыла все его бумаги и рисунки.
Три взгляда обратились ко мне.
– Кассиани, - кивнул Мана, внимательно глядя мне в глаза.
– Что-то не так?
– А...нет, прости, продолжай. Мне мысль какая-то глупая в голову пришла - и ушла сразу же...
– попыталась оправдаться я.
– В общем... Ее убили медики пять лет спустя, - Мана сделал глубокую затяжку, - увы... Не уберег я мою греческую звезду...
О, вот как...
– Мне очень жаль. Ты любил ее?
– Конечно! Она же была моим обращенным, - вампир искренне изумился тому, что я способна не понимать таких простых вещей.
– Не стоит вообще обращать тех, кого не сможешь полюбить.
Странное и спорное заявление, но у вампов свои законы и понятия.
– После Кассиани я долгое время не хотел обращать никого. Растил Лео, Торину и Лилли. И не собирался пока обзаводиться новыми проблемами на свою голову, как бы Тристан ни настаивал. Но... Я не верю в судьбу, но иногда кажется, что она решает все за нас.
Мана затушил сигарету в пепельнице, сжал руку Жанны.
– В 1865 году мне пришлось обратить этих двух. И выбора, как такового, у меня не было.
– Но почему?
– мне было непонятно это.
– Какие такие обстоятельства, Мана, могли заставить тебя это сделать?
– А мы умирали, - сообщила весело Жози.
Я постаралась не слишком сильно таращить глаза на француженку.
– Мы умирали, и Мана так расчувствовался, глядя на наши страдания, что сжалился и обратил нас, - в голосе Жанны помимо издевки и яда была еще огромная доля благодарности.
Жанна вообще была как-то глубже и вдумчивей Жозефины. Наверное, сказалось то, что она сама себе всегда внушала, что старше и ответственнее... Она подсказывает Мане, на чем он закончил, ровно сидит и почтительно слушает, вся такая не похожая на многих моих знакомых вампиров. Ни тебе наглости, вульгарности - впрочем, в ее устах даже сальности, я уверена, звучали бы пристойно.
– Нам не обязательно вспоминать эту историю, - заметил Мана.
– О, милый...
– Жози погладила его по руке, вжимаясь носом в его плечо и фыркая.
– Гайя, наш папочка до сих пор уверен, что нам неприятно об этом рассказывать!
– А на самом деле вам...
– начала было я.
– На самом деле, - в глазах Жанны полыхнул недобрый огонек и сдержанная, но жуткая улыбка изменила ее лицо, - то был самый первый раз в моей жизни, когда я чувствовала себя... могущественной. Не униженной. Отомщенной.