– Что?! Немис? Да?.. Тревога?

Игорь с затаенным дыханием ждал этих первых слов. Он хотел услышать и понять звуки, человеческий голос. Сквозь бесконечный звон в ушах, как из-под земли, пробились слова, сказанные Тагисбаевым. Миклашевский улыбнулся: слышит! Он глядел на товарища и повторял:

– Еще… Еще говори!..

Тагисбаев таращил слегка выпуклые черные глаза и, не понимая, что же от него хотят, спросонья стал щелкать затвором автомата, тревожно спрашивая:

– Где? Где немис?..

Проснулся и Матвей Александрин, здоровой рукой хватаясь за оружие. Слова Тагисбаева «немис», «тревога» взбудоражили его, подхлестнули. Еще окончательно не освободившись от сновидения, Матвей готов был сражаться.

– Ребята, занимай круговую оборону!..

И эти слова Миклашевский услышал и понял. Он обнял Матвея и стал тискать от радости:

– А я слышу!.. Понимаешь, слышу!..

– Что? Что слышишь? Танки? Машины?

– Тебя слышу… Чертяка ты! Живем! – Миклашевский смеялся. – И его слышу! Все слышу!

– Полегче, медведь!.. У меня же рука…

Миклашевский отпустил Матвея.

– Извини!.. От радости позабыл про твою руку… У меня в голове звон…

– После стрельбы в башке всегда звон стоит, – со знаним дела произнес Бердыбек Тагисбаев.

Александрин сел и начал поправлять сбитую повязку на руке. Где-то далеко ухнул взрыв, потом другой, похожие на глухие раскаты грома. Лес притих, насторожился. Товарищи переглянулись. Лица стали суровыми.

– Бой там идет, – сказал Тагисбаев, – надо туда шагать.

– Сначала мозгами раскинем, понимаешь? – Миклашевский говорил громко, напрягая голосовые связки, а звук все равно получался тихий. – А то немцы нас, как цыплят, пощелкают. Тут с умом надо! Мы же в тылу, понимаешь! И нас целая группа – три человека!

Александрин, скривив губы, покачал головой.

– Все, что осталось от лихой батареи…

Миклашевский встал, одернул грязную, порванную гимнастерку:

– Вот что!.. Старший по званию здесь я, значит, и командовать мне. Будем выходить к своим.

Дратуню показалось, что он вовсе и не спал, – только улегся, как его стали тормошить. Усталость последних недель – спать приходилось урывками в короткие часы между тревогами и вылетами, между подготовкой к полетам и яростными боями – давала о себе знать. Летчик с трудом открыл глаза, спросонья спрашивая:

– А? Что?.. Тревога?..

– Да, да! Просыпайся, милок. В дорогу тебе. В дорогу.

Голос женщины, запах сена, кудахтанье кур на насесте сразу вернули Дратуня к действительности.

– Идем в горницу, я щей наварила. Когда еще тебе придется горяченького хлебать, сам Бог не ведает, – говорила женщина. – И форму твою в порядок привела.

– Спасибо, – сказал летчик и запнулся, не зная, как назвать женщину, то ли «мамаша», то ли «молодка», но оба эти слова не подходили, а нужного не мог найти и потому закончил неопределенным обращением: – Спасибо за добрые ваши дела.

В избе находилась другая женщина, моложавая, лет тридцати, одетая по-городскому, светлые волосы, губы очерчены яркой помадой. Она сидела за столом и доверительно улыбнулась, когда Дратунь переступил порог. Рядом с ней примостился парнишка лет четырнадцати, лобастый и остроглазый.

– Мария Львовна, дачница, – назвала хозяйка женщину. – Каждый год к нам из Ленинграда на лето приезжает. А нынче вот и не покурортничала, немец все испортил.

– Понимаете, какая неприятная история получилась. Мы не успели вовремя собраться, все дороги были перерезаны! – Мария Львовна всплеснула руками. – И сообщения никакого! Почта не работает, телеграф не работает, телефон не работает… А я здесь застряла с сыном… Ужас!..

– Это ваш сын? – Дратунь кивнул на подростка.

– Извините, мой Вовочка только ходить научился…

– Меня звать Петькой… Петр то есть, – мальчишка встал, не сводя глаз с Василия. – Пробирался на фронт, да перестарался… За фронтом очутился. А тут какая война? Сидят все по домам и ждут, чем все окончится.

– Так, значит, ты из самого Ленинграда? – поинтересовался Дратунь.

– Ага! Мы на Крестовском живем, возле ПКиО, парка культуры и отдыха. Бывали там? У нас рядом зенитки стоят. Бьют так, что в ушах потом целый день звенит!