– Долго мы так будем разглядывать друг друга? Может, хватит, а?

– Может быть и долго, а тебе что?

– Так, ничего, – Миклашевскому стало смешно, он рассмеялся. – Как петухи… Хватит чудить!..

– Вот именно, хватит чудить.

Миклашевский видел, что незнакомец ему не доверяет. Смотрит, как на врага. Незримая стена возникла между ними, она с каждой минутой становилась все прочнее. Миклашевский попытался еще раз найти путь к пониманию друг друга, сломить недоверие.

– Вижу, ты парень с характером, палец в рот не клади. В наши дни это хорошо, – сказал Игорь. – Давай знакомиться.

– Что ж, давай, – ответил заключенный. – Так как же тебя называть?

Слово «называть» было им произнесено таким тоном, что не оставляло никаких сомнений, что он нисколько не доверяет Миклашевскому, не верит ни единой фразе. И тут впервые Миклашевский подумал: а что, если и тот, в свою очередь, принимает его, Миклашевского, за провокатора? От такого предположения Игорь несколько растерялся, почувствовал себя беспомощным, словно у него из рук выбили оружие и он не может защищаться. Но так продолжалось лишь мгновение, пока в его голове пронеслись эти мысли.

– Звать меня Игорь. Игорь Миклашевский.

– Пусть будет так. Пусть будет Игорь Мишаковский, – произнес избитый, явно высказывая свое недоверие.

– Не Мишаковский, а Миклашевский.

– Пусть будет Миклашевский. – Заключенный смотрел, чуть сощурив глаза, как смотрят в прицел, сосредоточенно и цепко – А меня можешь называть Петром. Не возражаешь?

– Что ж, Петро, так пусть Петро, – согласился Миклашевский и добавил: – Петро без фамилии.

– Вот именно, Петро без фамилии, – потом ехидно улыбнулся разбитыми губами: – Можно и Петро Бесфамильный.

– Эх, ты!

Миклашевский сдержался, лишь смерил его, распростертого на нарах, весьма красноречивым взглядом, вздохнул и отошел. Разговаривать было не о чем, контакта не получилось. Незримая стена, которую воздвиг этот, назвавшийся Петром, осталась стеной.

– Чего же замолчал? – первым заговорил Петро. – Давай дальше выспрашивай!

– Заткнись! – озлобился Миклашевский. – Зря на тебя только нижнюю рубаху извел…

– Рубаха есть вещь казенная, тебе ее заменят, когда на доклад вызовут, – сказал Петро.

Миклашевский отвернулся. Вступать в пререкания он не собирался. Спорить и доказывать не имело смысла. Игорь уселся на корточки, прислонившись спиной к стене, полузакрыв глаза. Он сделал вид, что не обращает внимания на колкие, язвительные слова Петра.

– Молчишь? – наступал Петро. – А может быть, хоть на такой вопрос ответишь: сколько времени я здесь нахожусь?

Миклашевскому пришлось ответить:

– Трое суток.

– И за эти дни меня ни разу не таскали на допрос?

– Ты же был вроде тюфяка, в полном беспамятстве.

– Странно, очень странно, – Петро сел на нары, свесил ноги и смотрел на Миклашевского. – А тебя за эти дни тоже не таскали на допрос?

– Нет, не таскали, – ответил Миклашевский.

Игорь смотрел на Петра и почему-то удивлялся тому, как тот быстро приходил в себя.

– Понятно, – сказал Петро, – понятно.

«Странно получается, – думал Миклашевский, ощущая спиной прохладу кирпичной стены, – он мне не доверяет, я ему не верю. Сидим, как пауки в банке, настороженные и злые». И еще он думал о том, что немцы просто так, за здорово живешь не станут лупить почти до полусмерти человека. Видимо, у них на то были какие-то основания. А мы посапываем каждый в свой кулак и дичимся друг друга.

Время тянулось томительно медленно. День казался бесконечным. У Миклашевского ощущение времени, почти физическое ощущение его хода, было свойством натуры. Это ощущение было развито постоянными боксерскими тренировками, где именно умение «чувствовать время» являлось одним из важных бойцовских навыков. А вот сейчас, в камере, когда двое незнакомых, чьи судьбы, возможно, похожи и близки, когда эти двое сидят и насупились, недоверчиво поглядывая друг на друга, Игорь ощущал время как какую-то липкую, бесформенную массу.

Марина поднялась по железной лестнице на свой этаж и, открыв ключом дверь, зашла в комнату, которая давно ей опостылела. В эти весенние теплые дни она предпочитала большую часть времени проводить на улице. Весна в Бельгии была своеобразна, не похожа на нашу, русскую, подмосковную. Здесь чаще выпадали дожди и теплее грело солнце. Набежит тучка, закроет солнце, нахмурится небо, и зашумит дождь, барабаня крупными каплями по асфальту, булыжникам, крышам домов. А через четверть часа снова проглянет веселое солнце, словно умытое, и ласково греет теплыми лучами.