"Очень кстати…" — он бросился к нему, не особенно заботясь тем, что за ним могут проследить. Если что его и беспокоило в этот миг, так это то, что секрет мог быть раскрыт ранее, еще когда стало известно о заговоре. Если так, он не знал, что ему делать.

К его радости и немалому облегчению, у скрытой в еще более густом пологе полумрака, чем встретил его в день побега, тайной двери его никто не ждал. С трудом поддавшись, едва проглядывавшиеся на серой обшарпанной стене такие же серые, неровные створки дверей пронзительно заскрипели. Аль вздохнул. Этот скрежет мог выдать его. И, все же, в этом звуке было столько воспоминаний, что губ юноши коснулась грустная улыбка. Прошло только две недели. Но за это время случилось столько всего, что, казалось, — минули годы.

Перед глазами забрезжил расплывчатый силуэт брата, однако юноша, мотнув головой, не позволил ему сложиться в картину. У него не было времени на воспоминания.

Пройдя сквозь паутину, без сожалений разрывая ее на части, он оказался в черном, лишенном хотя бы одного светлого пятна мраке перехода. Можно было бы найти факел, достать подаренный Ларгом кремень и разжечь огонь. Но Аль не стал.

Он шел, скользя рукой по неровным, волглым стенам, похожим на кожу огромной змеи, не зная, куда направлял свой шаг, не думая о том, что могло ждать его впереди — разлом трещины или пустота тупике. Он не должен был потеряться в череде переходов, потому что не мог себе этого позволить. И он двигался вперед, сначала — медленно, затем — все быстрее, быстрее, пока, наконец, не бросился.

Когда он вывалится в тронный зал, где, как и надеялся, застал отца, то, запыхавшись, не сразу смог заговорить. Упав на колени на мраморный пол, упершись руками в холодный, словно лед, камень, он на мгновение замер, переводя дыхание. Сердце бешено стучалось в груди, грозясь выпрыгнуть наружу, голова кружилась, перед глазами мерцали, словно искры далеких костров, крошечные огненные точки, за сплетенным из которых узором все остальные образы расплывались, как за пологом тумана. Он был вымотан до предела, измучен страшной болью от многочисленных ссадин и ушибов, покрывавших все тело, разум во власти всесжигавшего жара соскальзывал куда-то за грань сознания, и лишь душа радовалась, торжествуя победу.

Оторвавшись от разговора с советниками, царь скользнул хмурым взглядом ледяных глаз по одетому в жалкие лохмотья незнакомцу, чьи черты были скрыты за падавшими на лицо мокрыми спутанными волосами, покрытыми не то изморозью, не то сединой, так что было совершенно невозможно определить не только кто он, но и хотя бы возраст странного гостя.

— Это что за… — не договорив до конца, недовольно поджав тонкие бледные губы, резко повернулся к страже, которая, еще мгновение назад растерянно глядевшая на взявшегося неведомо откуда чужака, под хмурым взглядом своего владыки начала приходить в себя, хватаясь за мечи.

— Отец! — выдохнул Аль. Подняв голову, он откинул пряди с лица, провел рукой по глазам, смахивая пот, прищурился, силясь разглядеть царя в хитросплетении огня и тумана.

Тотчас резкий взмах властной руки заставил остановиться воинов, которые уже были готовы наброситься на того, кто, проникнув во дворец, казался им несомненной угрозой.

Правитель, несколько мгновений с сомнением смотревший на человека, казавшегося ему совершенно незнакомым, неспешно сдвинувшись с места, медленно приближаясь к застывшему посреди залы, и с каждым новым шагом, новым взглядом находя все новые и новые знакомые черты. Наконец, охнув:

— О боги! — он бросился к сыну. Склонившись над ним, он схватил паренька за плечи, запрокидывая голову, спеша заглянуть в глаза: — Аль-ми, что, северные духи, с тобой случилось!

— Отец, — он не слушал его, спеша сказать все, что был должен, поскольку чувствовал, что на пределе: еще несколько мгновений, и сознание совсем затуманиться, исчезая в пустоте, — кочевники!

— Какие кочевники? — он смотрел на него непонимающим взглядом. При чем здесь какие-то кочевники, когда его сын болен, изранен, избит, и вообще стоит на грани между жизнью и смертью!

— Они покинули степи, — в бреду бормотал юноша. — Уже пять дней назад! Нужно собрать войско…

— Стой, стой! Сейчас самое главное согреть тебя… Эй, кто там! Зовите лекарей! Живо!

— Отец, послушай меня! — в отчаянии вскричал Аль. — Я знаю, все считают меня наивным фантазером, выдумывающим жизнь, но не живущим ею! Я понимаю, что ты не веришь ни одному моему слову! И не верь! Сомневайся! Только проверь! Пошли кого-нибудь на север! Не к крепости, чуть восточнее! Я сам видел их костры! Я… Отец, я не выдумываю!

— Конечно, конечно, — он уже кутал дрожавшего, как осиновый лист, юношу в принесенное кем-то из слуг меховое одеяло. — Ты просто болен… Где, северные духи вас забери, лекари! — скользнув резким злым взглядом по суетившимся вокруг людям, крикнул царь.

— Отец, — не унимался юноша, — послушай меня! Это очень важно! За то, чтобы ты узнал о приходе кочевников, один очень хороший человек отдал свою жизнь! Его жертва не должна быть напрасной…!

— Успокойся, Аль-ми! — царь смотрел на метавшегося в жару сына с отчаянием, желая забрать себе всю его боль, но не в силах ничем помочь. — Ну, чего ты от меня хочешь? — ему было просто необходимо хотя бы что-нибудь сделать. Что бы там ни думали другие, он — резкий и в чем-то даже жестокий властитель — искренне любил своих сыновей, причем — обоих одинаково. Это чувство не ослепляло его, позволяя видеть недостатки, которые, однако же, ничего не меняли.