— А…

— Пока ты не встал на край обрыва, с которого в любой миг, куда бы ни сделал шаг, мог сорваться.

— С-спасибо, что спас меня, — он был повторять слова благодарности сколько угодно раз, понимая, что даже тысячи не достаточно.

— Вернемся к началу. Так вот, что я хотел сказать. Если бы царь хотел тебя остановить, он сделал бы это еще во дворце. Просто не позволил покинуть его стены, и все.

— Почему же он… — как страстно Алю ни хотелось во всем разобраться, он не мог понять. Он слишком привык верить в обратное, чтобы вот так взять и согласиться, что все это время ошибался.

— Почему он позволил тебе убежать? Тебе виднее.

— Я… не знаю… Я… не думал об этом… — он смотрел на проводника с мольбой — ему нужна была хотя бы тень объяснения — какая-нибудь пусть самая узенькая тропинка по краю обрыва.

— Должно быть, он хотел, чтобы ты покинул дворец.

— Зачем? Я ему надоел? И если бы я не решил уйти сам, он бы прогнал меня, да? — в его глазах блеснули слезы боли. Ему стало вдруг очень жалко себя — маленького, одинокого, незащищенного посреди огромного бушующего мира…

Нельзя сказать, что царевич страстно любил отца или был к нему сильно привязан. Он почти не видел его — у царя были постоянные дела, разъезды, аудиенции, советы… Брат — другое дело, его отец почти всегда брал с собой. Но это и понятно: старший сын — наследник, а младший… К тому же, такой странный, день напролет сидевший в библиотеке… А что если не только брат со товарищи, но и отец считал его дурачком? Тогда понятно…

— Жалеешь себя и дуешься на отца? — прочтя в его сердце все чувства, качнул головой старший торговец. — Даже ненавидишь его? А что если он хотел, чтобы ты увидел мир, живущих в нем людей? Чтобы ты повзрослел?

— Если выживу в горах, — юноша сидел нахохлившимся воробьем. — Он ведь знал, как опасно в горах, и не остановил меня!

— Путь во взрослую жизнь всегда идет через испытания. И очень часто — смертельно опасные. Но необходимые.

— Может быть… — Аль думал совсем иначе, просто не хотел спорить.

— Не может быть, а точно, — взмахнул рукой, как отрезал Ларг. — Вот что, — он сменить тему разговора, — скажи лучше, зачем этот путь понадобился тебе?

Тот молчал, глядя на огонь. Юноше не хотелось лгать, однако и правду сказать он не мог, боясь не презрительного смеха — он достаточно узнал своих спутников, чтобы доверять их осторожности, — а снисходительной улыбки взрослого, глядевшего на ребенка. Действительно, кто еще мечтает о чуде? Странно, обидно, но почему-то с годами эта вера слабеет… Ему бы этого очень не хотелось — потерять начавшую исполняться мечту в огне не судьбы, не вечности, а всего лишь улыбки…

— Да ладно, Ларг, — заглянув в глаза юноши, прервал затянувшееся молчание торговец, — что пристал к парню? Как будто и так не ясно, зачем молодые впервые отправляются в путь? За приключениями. За подвигами. За славой… И вообще, уже поздно, а завтра рано вставать. Спать. Все спать…

С благодарностью взглянув на Есея, юноша облегченно вздохнул и поспешно — словно боясь, что собеседники передумают — отодвинулся к стене пещеры, чтобы, укутавшись в тяжелый шерстяной плащ, устроиться поудобнее на каменном полу, сбегая в мир сна.

Еще совсем недавно Аль, вечерами засиживаясь в библиотеке, ловил себя на том, что начинает клевать носом, погружаясь в дрему, однако, добираясь, наконец, до постели, обнаруживал, что от сонливости не осталось и следа. Ему приходилось часами мучиться, перебирая в памяти все известные молитвы и заклинания сна, прежде чем он приходил. В дороге же все было иначе: постоянное напряжение узкой тропинки, вившейся на грани высоких стен и ужасных обрывов, когда каждый неверный, неосторожный шаг мог стать роковым, не давало не то что дремать на ходу, но даже фантазировать, выдумывая иные мира. Впрочем, ему и этого, единственного было вполне достаточно. Когда же, наконец, приходило долгожданное время привала он, с трудом дожидаясь отбоя, проваливался в сон столь быстро, что не успевал даже услышать пожелания доброй ночи.

Все было так же и в этот раз, за исключением того, что сон оказался неглубоким, когда любой, даже самый случайный звук заставлял нервно вскидывать голову, непонимающе таращить глаза на спавших торговцев с единственно бодрствовавшим среди них дозорным, который следил за тем, чтобы не погас огонь костра, несший тепло и, одновременно, отпугивавший от людей диких людей и призрачных духов. Он никак не мог понять, в чем дело? Может быть, рядом опасность и ему суждено предупредить о ней своих спутников? Или сами боги собрались прийти в уснувший мир, чтобы поведать бодрствовавшим тайну мироздания или дать ответ на все вопросы?

В какой-то миг, проснувшись, он услышал негромкий голос Есея:

— Ты уверен, что нам ничего не угрожает?

— Холодать что-то стало больно рано. Как бы не занесло перевал… — вытянув руки над костром пробормотал тот.

— Я не об этом.

Проводник взглянул на собеседника, затем, отвернувшись, несколько мгновений молча следил за танцем языков огня.

— Все, что ни делается, все к лучшему, — наконец, ответил он.

— Ты уверен?

— Есей, хоть я и бродяга, проводящий большую часть жизни вне дома, но родом я из Десятого царства, там мои родственники и друзья.