— А нас с Траутманом ненадолго укроете?

— Запросто, — сказала Алена.

— Петров, — позвал я друга, — Алене сейчас на улицу нельзя, ее ищут.

— Знаю, — кивнул Петров, а потом скомандовал:

— Траутман, возьми с собой из холодильника что-нибудь поесть-попить. Ни к чему всё врагам оставлять!

— Вскоре троица, возглавляемая временным Прокуратором Секвенториума, несущим на одном плече женский голубой рюкзачок, а в руке небольшой портфель, вышла из квартиры. Я быстро побросал в сумку четыре бутылки вина, то, что попалось под руку из еды, и побежал их догонять. Дверной замок, словно сочувствуя моим тяжелым обстоятельствам, закрылся без проблем с первого раза. Когда я вышел из подъезда, все трое сидели в темно-зеленой Шкоде с заведенным мотором. Как только я с трудом втиснулся третьим на заднее сидение, Алена, сидевшая рядом с водителем, назвала адрес и машина рванула вперед.

Хотя, по боголюбским меркам Алена с Иваном жили очень далеко от меня, почти на другом конце города, уже через двадцать минут мы расположились у них на кухне вокруг стола. Петров чувствовал себя совершенно по-хозяйски: поставил охлаждаться две бутылки из привезенных нами четырех, предложил даме шампанского, найденного в ее же холодильнике, достал из шкафчика казенного вида бокалы и быстро их наполнил. Я за это время успел по его поручению порезать захваченные с собой бастурму, осетрину и сыр.

— Давайте поднимем бокалы за то, чтобы наше принудительное путешествие в Боголюбск сделало нас счастливее, чем мы были до того, — провозгласил мой друг.

— Надо же, — с уважением подумал я, — не «выпьем», а «поднимем бокалы». Куртуазен старина Петров.

Мы подняли бокалы, и Петров их расторопно наполнил снова.

— Послушай, — остановил я его, — тебе разве не интересно узнать, что тут у нас происходит?

— Ты думаешь, я чего-то еще не знаю?

— Сегодня утром ребята заманили к себе Сухова, того, что убил Попцова, стали его допрашивать, а он умер. Скончался, можно сказать, у них на руках.

— Били? — деловито спросил Петров. Поначалу до меня не дошло, что он имеет в виду, но Алена поняла сразу:

— Пальцем не тронули, после того, как связали.

— А о чем спрашивали перед тем, как он зажмурился? — я ощутил дискомфорт и некоторое расстройство от вульгарного «зажмурился». Ведь столько раз я просил своего высокоученого друга не смешивать функциональные стили речи, но ему это всегда было по барабану.

— Ни о чем не спрашивали. Он сам нас учил, как жить правильно, — ответил Иван.

— Ну, речь-то о чем шла? Про что он говорил?

— Сказал, что хочет оживить Ленина, и тут же умер.

— Ленина? — Петров поднял брови и повернулся ко мне:

— Траутман, что там про Ленина было в твоем нерушимом обещании?

— Обязал их никому не рассказывать про это. Думаешь, зря?

— А точнее? Он ведь рассказал о Ленине. После этого, правда, ласты склеил, но успел рассказать! Будь добр, напрягись и вспомни дословно, что ты там написал?

— Читай сам, — я протянул Петрову сложенный вчетверо листок из заднего кармана брюк. Петров быстро его просмотрел и с отвращением произнес неприятным рычащим голосом:

— Двоечник! Второгодник! «Пусть я перестану дышать, если явно или неявно я оглашу свое намерение оживить Ленина лицам, не знакомым с этим намерением прежде». Ты понимаешь, что ты написал? Ты делаешь различие между предотвращением и возмездием?

Я, конечно, сразу понял свою ошибку. Признаюсь, мне было стыдно. Но меня обидело, что он ругает меня при, в общем-то, посторонних людях, пускай и справедливо. Хотя, конечно, основным было чувство стыда.

— Скажи мне, Траутман, как это нужно было сформулировать? — поинтересовался мой учитель. Я понял, что он уже не сердится.

— «Пусть я перестану дышать, если решу огласить свое намерение…»

— Нет, не «огласить». Оглашение предполагает нечто, сказанное вслух. Ни ты, ни я не знаем точно механизм работы карающей секвенции, поэтому к формулировкам следует подходить предельно внимательно!

Признаться, я ожидал от Петрова совсем другой реакции. Мог бы похвалить за то, что я решил использовать пирамидки, так кстати попавшие мне под руку. Если подумать, я бы мог вообще не брать с них нерушимого обещания. Словно услышав мои мысли, Петров, вдруг сказал:

— А вообще-то, ты молодец. А техникой составления обещаний мы с тобой еще займемся. Время еще будет, — и — подмигнул.

Потом мой друг постучал невесть откуда взявшимся столовым ножом о ножку своего бокала и предложил выпить за любовь. Мы подняли бокалы за любовь, а потом за прекрасных дам, которых мы любим. Я подумал о Хие. Не о той тётке с фотографии, а о моей Хие. Спустя небольшое время Петров, как бы, между прочим, попросил взглянуть на ту часть рецептов что была адресована Ивану. Иван, всё это время влюблено смотревший на Петрова, оторвался от своего занятия и принес из комнаты несколько сложенных листков бумаги. Петров их невнимательно посмотрел, рассеяно поблагодарил и предложил поднять бокалы за взаимность во всём. На этом вторая из стоящих на столе бутылок чудесного вина закончилась. После этого мой друг, «испросив позволения у хозяев», отвел меня в комнату, чтобы «пару минут почирикать». «Чирикали» мы действительно недолго, никак не больше пяти минут. Я быстро закинул в сумку всё то, что мне могло пригодиться, и зашел на кухню предупредить хозяев о своей недолгой отлучке.