Должен сказать, что у всех нас было много смелости и задора, и мы действительно всей душой стремились не позволять фашистам бомбить Киев. Среди летчиков выделилась целая плеяда молодых ребят, решивших действовать по принципу упоминавшегося мною ранее штурмана звена штурмовиков, стукача Агафона Дорофеева, заявлявшего: «Или грудь в крестах, или голова в кустах». Не дождавшись крестов, Агафонов сложил свою голову в первый же месяц войны на украинской земле, среди обломков рухнувшего штурмовика. «Мы не из трусливого десятка», — задиристо говорил командир звена нашей эскадрильи Влас Гаврилович Куприянчик, сероглазый белорус, которому я сделал замечание, что во время атаки наземных целей он опускается к самой земле, рискуя стать легкой добычей любого автоматчика. Стал в эту плеяду горячих ребят, всех молодых и красивых — плюгавых в авиацию не брали, и летчик первой эскадрильи нашего полка Сергей Зайцев. Он заявил, что уже есть один Зайцев — Герой, а теперь будет еще один. Сережа взялся повторить подвиг Дмитрия, видимо, уверенный и в исходе тарана, после которого в живых оставались очень нечасто, примерно один из десяти летчиков, и в славе, которая его ожидает. Увы, откуда ему было знать об особенностях политической конъюнктуры, которой подчинялась наша пропаганда и машина по производству героев.

Через месяц, к концу июля 1941 года, общая ситуация катастрофически ухудшилась. Красная Армия отступала, неся огромные потери и оставляя жизненно важные центры страны. На этом фоне производство героев было приказано резко сократить и незамеченными оставались настоящие блестящие подвиги. Именно в это время в районе Остра, над нашим полевым аэродромом появилась очень противная немецкая машина, разведчик-рама. Это, уродливое, на наш взгляд, создание немецких конструкторов, с двумя фюзеляжами и мотором посредине, за которым размещалась кабина летчика, обладало идеальной маневренностью. Самолет, который мы еще звали «вертихвосткой», практически оставаясь на месте, выделывал необыкновенные фигуры, то, падая вниз, подобно осеннему листу, то кружился в разные стороны, то менял высоту. Потому взять его на прицел было очень не просто. Многие прославленные короли больших скоростей обломали на нем зубы. Например, из-за столкновения с «Рамой» на Миус-фронте, в 1943 году оказался на земле и попал в плен мой знакомый, Дважды Герой Советского Союза летчик Владимир Лавриненко, воевавший в девятом гвардейском полку.

Так вот, Сережа Зайцев взлетел на «И-16», чтобы разделаться с «Рамой», которая вела разведку нашего аэродрома, кувыркаясь, едва ли не над нашими головами, доводя многих до бешенства. Несколько раз Сережа заходил для атаки, но стоило ему открыть огонь из пулеметов метров с двухсот, как немецкий пилот, улавливающий появление огня из пулемета и дымных трасс, за мгновение успевал увернуться, и огненная трасса летела мимо. Затем, видимо, Сережа решил протаранить «Раму». Но одно дело рубить пропеллером хвост грузного бомбардировщика, а другое дело — столкнуться с вертихвосткой «Рамой»! Немецкий пилот, видимо, в последнее мгновение разгадал намерение Сергея и резко пошел влево с набором высоты. «Ишачок» Сергея Зайцева ударил своим курносым носом прямо в кабину немецкого летчика и намертво сцепился с его самолетом, будто бы одел на свой фюзеляж проклятую «Раму». Уже в воздухе они загорелись и через несколько секунд рухнули на землю.

Наутро мы похоронили Сергея. Немца закопали наскоро. Злая ирония судьбы в том, что этот настоящий, сознательный таран так и остался незамеченным. К тому времени Шипитова уже направили на учебу в город Чкалов — удивительной была жажда знаний, вдруг охватившая многих старших офицеров с началом воздушной мясорубки. Да и неудивительно, не воюя, а лишь используя связи, Шипитов, после полугода учебы, оказался на Дальнем Востоке, как известно, богатом красной рыбой, в должности командира дивизии. А полком к тому времени уже командовал Тимофей Сюсюкало, украинец, лет 35, побывавший в Испании, награжденный орденами Ленина и Красной Звезды. Видимо, свой боевой пыл Тимофей растерял в экзотических местах, где потомки Кармен пляшут под стук кастаньет. На свою войну, как и у большинства «испанцев», у Тимофея пороху уже явно не оставалось. Тимофей старчески кряхтел, хитро щурил глаза и частенько заявлял, что он за свою жизнь навоевался. Сюсюкало был большой специалист отправлять в бой молодых, свежеиспеченных пилотов, только что выпущенных из школ, которых без счета бросали в воздушную мясорубку. Тимофей напутствовал их с отеческой заботой на открытом, крупном фотогеничном лице героя: «Летайте, детки, летайте».

Чтобы не возвращаться к Тимофею лишний раз, расскажу о его конце. Под Сталинградом выяснилось, что командный состав практически не летает в бой и даже не в состоянии проанализировать и определить причины потерь нашей авиации, составлявших один к пяти в пользу немцев. Мой землячок — кубанец, командующий восьмой воздушной армией Тимофей Тимофеевич Хрюкин приказал командирам полков хотя бы раз в сутки вылетать в бой во главе группы летчиков. Хорошо помню жаркий августовский день 1942 года, когда летчики рассказали мне о конце Сюсюкало. Грозный приказ командующего армии нужно было выполнять. Как давно не работавший конь — в сбрую, влез Сюсюкало в лямки парашюта, его ноги дрожали, а по бледному лицу струился пот. Уже почти год Тимофей не бывал в воздухе, а главным девизом летчика-истребителя, следуя которому можно было надеяться выжить, к этому времени стал девиз: «Хочешь жить, больше летай». Девиз этот написан кровью пилотов. К сожалению, у Тимофея не было никаких оснований под ним подписаться. Что-то лепеча, он пытался попасть ногой в ступеньку в борту самолета, чтобы подняться в кабину. Два техника вынуждены были взять своего командира полка за задницу, и, как мешок, забросить в кабину. Тимофея пристегнули бортовыми ремнями, запустили ему мотор, и отважный орденоносец взлетел с аэродрома Иловля, где тогда базировался 43-й авиационный полк, и навсегда исчез в дыму грандиозных пожарищ первенцев первых пятилеток над Сталинградом. В этом бою «Мессершмитты» подожгли самолет Тимофея, пропавшего без вести. До подвига ли Сережи Зайцева было Тимофею Сюсюкало, думавшему только о том, чтобы спасти собственную жизнь? Собирались написать на Сережу Зайцева представление о награждении, но потом Тимоха Сюсюкало что-то промямлил и махнул рукой, философски сообщив, что на войне без потерь не бывает. Вот такие разные получились подвиги у двух Зайцевых. Как было в нашей жизни, в которой по своей сути ничто не имело цены, кроме конъюнктуры и умения или везения.

Но вернемся в самые первые дни войны. Сначала газеты были полны бодрых статей о близком разгроме врага, который посмел посягнуть на советскую землю и скоро за все ответит. К сожалению, эти заверения нашей пропаганды не подтверждались сводками с фронтов. Красная Армия проигрывала приграничные сражения. Не стану останавливаться на причинах — они известны. Отмечу лишь удивительную тупость, сочетавшуюся с хвастливостью и трусостью части нашего старшего офицерства, полную безынициативность и растерянность высшего государственного руководства, низкую подготовку младшего командного состава, повальное пьянство. Конечно, были и объективные причины: Германия была передовой, технически развитой страной, где ценились традиции и толковые люди. Мы же уничтожили и потомственное офицерство, и красных военспецов и, по-моему, главное, мужика-хозяина. Немцы воевали как хозяйствовали — рачительно, эффективно, удачливо. А мы как в колхозе: беспорядочно, всем гуртом. Уверен, что уничтоженные крестьяне, веками создававшие славу русской армии, никогда не знавшей такого позора, как в 1941 и 1942 годах, стали бы на фронтах первыми людьми, составили надежную прослойку младшего командного состава, которого нам так не хватало. Словом, наши военные неудачи были следствием и слепком хода дел во всем обществе, строящем утопическую социальную модель.

По мере наступления немцев и неудач наших войск, на фронте и в тылу воцарялись дикая неразбериха и неорганизованность. После неудачных контратак наших механизированных корпусов, оставшихся в решающий момент без горючего и боеприпасов, немцы прорвали фронт на широком участке, между пятой и шестой наземными армиями и стремительно пошли к Киеву, который прикрывал наш полк.

Хочу изложить свои соображения по поводу огромных потерь, которые почти всегда несла русская армия в войнах. Думаю, что это всегда была цена несвободы, которая царила в государстве. Тирания подавляет волю, инициативу и изобретательность. Она подавляет лучшие качества даже таких великих народов, как русский и китайский. Вовсе не из трусости в первый период войны в плен попали миллионы наших солдат и не только из-за технического и организационного превосходства германской армии, а, прежде всего потому, что, привыкшие действовать по указке люди оказывались полностью беспомощными в случае гибели или предательства командиров. Знаю случаи, когда целые полки, которые бросило командование, не видя другого выхода, разбивали винтовки о землю и сдавались в плен нескольким немецким мотоциклистам. Да и все издевательства, которые пришлось пережить народу, в частности, коллективизация, не вызывали повышенного желания сражаться за это государство. Тем более, велик подвиг наших народов, все-таки нашедших в себе силы приподняться над всем этим и победить врага.

Итак, на границе погибали наши армии и механизированные корпуса, а мы, летчики, прикрывали Киев. В первый же день войны наша эскадрилья трижды кружила над городом в поисках встречи с противником, но система оповещения о его появлении работала так мерзко, что обычно нам сообщали о противнике, когда он уходил, уже отбомбившись, а мы не могли его догнать, поскольку немецкие бомбардировщики имели большую скорость, чем наши истребители. Единственная возможность встречи с врагом состояла в раннем оповещении и встрече с ним на пересекающихся курсах, как это бывало в Китае. Наша система ПВО была явно неспособна своевременно сообщить нам о подходе противника. Командование противовоздушной обороны Киева не сумело навести элементарный порядок в своем хозяйстве. Поступили так, как обычно поступает наше руководящее быдло: вопрос решается путем его закрытия. Нас полностью лишили всякой связи с системой ПВО и рекомендовали атаковать противника «по зрячему», то есть, обнаружив его летящим в воздухе. Зато этот первобытный и совершенно неэффективный способ ведения войны в воздухе, снимал всякую ответственность с целой оравы управленцев, и делал во всем виноватыми нас, летчиков, которых оставили без глаз и ушей. Для пущего эффекта нашу эскадрилью пересадили с аэродрома Вильшанка на полевой аэродром Кочерово, недалеко от села Брусилов. Дико об этом говорить, но у нас не было даже телефонной связи со штабом полка. А еще более удивительно, что, переведя нас на полностью необорудованный аэродром подскока, никто не позаботился о снабжении эскадрильи горючим, боеприпасами, продовольствием. Было такое впечатление, что командование обрадовалось, убрав с глаз долой эскадрилью истребителей, чтобы с ней не возиться. А немцы в этом время бомбили Киев. Летчиков не кормили, а первую ночь мы провели на земле под плоскостями самолетов, где прятались от дождя. На следующий день мы сделали два боевых вылета на перехват «Ю-88», которые нам показали только хвост, а мы израсходовали почти все свое горючее. Летчики ходили грязные, немытые и злые. Поскольку Шишкин был в Черновцах и еще не успел вернуться, то командовал эскадрильей я. Ко мне и стали обращаться летчики с просьбой, отпустить их в ближайшее село купить у крестьян яиц, молока и хлеба. Я ломал себе голову: как мы могли оказаться в подобном положении? Может быть, командир полка Шипитов решил, что о нас позаботится командир дивизии Зеленцов, а тому было не до этого? После голодных и холодных суток, проведенных на аэродроме «подскока», я, на последнем бензине, улетел в штаб полка в Вильшанку, чтобы разобраться в обстановке. На командном пункте полка я застал начальника штаба, кривоногого кавалериста, майора Тишкина, и комиссара Щербакова. Будучи достаточно раздраженным, я накинулся на них с претензиями. Но ребята, выглядевшие плотно поевшими, видимо, еще и побаловались, хотя и не летали, «летной нормой» — приняли с утра грамм по 250 водки. Потому настроение у них было прекрасное, и они встретили мое сообщение о состоянии третьей эскадрильи бодрым утробным хохотом. Обдавая меня перегаром, бравые майоры сообщили мне, что война для того и существует, чтобы переносить трудности, и к ним нужно привыкать — все впереди. Наше быдло всегда любило переносить трудности на чужих плечах. Тем не менее, когда появился командир полка Шипитов, то он приказал мне перебазировать эскадрилью с чистого поля, где она стояла в Кочерово, назад, на наш стационарный аэродром в Васильков, где за реконструируемой полосой еще оставался кусок летного поля, достаточный для «Чаек».