Исполняющим обязанности командира эскадрильи назначили меня, а заместителем по летной части старшего лейтенанта Василия Ивановича Шишкина, с которым вместе мне пришлось вскоре хлебнуть разного лиха. Но пока Васю Шишкина, почти сразу после назначения, направили в распоряжение Киевской киностудии, где на пару с майором Чигаревым они участвовали в натурных съемках кинофильма «Валерий Чкалов». Стране нужны были герои, а пилот Чкалов был мертв и испортить впечатление от своей всесоюзной славы уже не имел возможности.

С сентября 1940 по январь 1941 года я одновременно исполнял обязанности командира и комиссара эскадрильи. Быть командиром мне нравилось, да и получалось. В таком качестве я хотел остаться. Но в Красной Армии было не так легко соскочить с колеи, в которой оказался: о человеке обычно судили не по его делам и пристрастиям, а по предыдущей записи в личном деле. Да и товарищи из политуправления не хотели задавать себе хлопот поиском новой кандидатуры на комиссарскую должность. В ответ на мои скромные просьбы было категорически сказано, что должность комиссара равнозначна командирской, а то и выше, поскольку он — рука партии и никакой речи о переводе меня на командирскую работу быть не может. Может быть, чтобы продемонстрировать значимость комиссара, меня спросили, кого я рекомендую на командира эскадрильи. Я предложил Шишкина. Его и назначили. А я так и остался комиссаром-замполитом.

Вася Шишкин был напористым уральским парнем, несколько вспыльчивым, горячим, но отходчивым и, главное, не увиливавшим от командирской работы и боя. Я, обладая более сдержанным характером, компенсировал его недостатки, и дела в эскадрилье пошли неплохо. Пил Вася в пределах нормы, но по молодости (он на четыре года моложе меня) был весьма охоч до женского пола. За свою разнообразную жизнь он сменил четыре жены и множество любовниц, не раз обращаясь за помощью к специализированной медицине. Страсть к женщинам имела и хорошую обратную сторону: Вася, подвижный крепыш среднего роста, всегда чисто и аккуратно одевался, был гладко выбрит. Летал хорошо.

Весной 1941 года наш Васильковский стационарный аэродром реконструировался. Строили бетонную взлетно-посадочную полосу — 1100 на 100 метров, которая, после многочисленных реконструкций и расширений, эксплуатируется и по сей день. До войны мы успели построить только половину этой полосы, а вторую достроили немцы в период оккупации, что мы обнаружили после освобождения. В связи с домашним ремонтом наш полк перебазировался на полевой аэродром Вильшанка, южнее Василькова. С этого полевого аэродрома мы и наблюдали, как раскручивается маховик войны в Европе. Немцы крепли с каждым днем. Их бронетанковые части хозяйничали в Югославии и Греции, авиация яростно бомбила Англию. Скажу прямо, что от мысли о встрече с ними, казалось, всемогущими и непобедимыми, холодок по спине пробегал далеко не у одного Сталина. Хотя мы и не говорили вслух об этом, но хорошо представляли, насколько мы слабее оснащены технически и хуже организованны.

Возвращаясь к вопросу о внезапности нападения, вспомню, что за неделю до начала войны к нам в полк приезжал заместитель начальника штаба дивизии подполковник Киселев, проверявший нашу боевую готовность, и совершенно недвусмысленно заявивший нам, что скоро война — Гитлер сосредоточил у наших границ 170 своих дивизий и выжидает только момента для нападения. Против нас выставлено около пяти тысяч танков и пять тысяч пятьсот самолетов. Но вот выводы, которые сделал Киселев из своей информации, были, мягко говоря, странными. Этот подвижный энергичный человек предложил нам для проверки оружия по боевой тревоге направить носы самолетов в сторону поля, где работали в это время местные колхозники и открыть по нему огонь из всех пулеметов боевыми патронами. Летчики возмущались и не спешили исполнять приказ. Но Киселев бегал от самолета к самолету и лично проверял его исполнение. С запущенными двигателями мы стреляли по полю и, как позже выяснилось, ранили одну колхозницу. А может быть, даже и не одну. Жалоб от колхозников, не так давно переживших страшный голодомор и бывших полностью бесправными, не поступало. У наших дураков всегда гораздо лучше получалось воевать с собственным народом, чем с неприятелем.

Были и другие признаки, показывающие близость нападения немцев. С ранней весны 1941 года фашистские самолеты-разведчики постоянно болтались над нашей территорией, проводя фотоаэросъемку. Они залетали так глубоко и были над нашей территорией так подолгу, что не приходится удивляться их полной осведомленности о наших военных секретах. Сами же немцы, как известно, вводили свои войска поэшелонно из дальних районов Польши и Восточной Пруссии, быстро перебрасывая их по транспортным коридорам.

В 1944 году в городе Мелец, что над Вислой, местные жители показывали мне огромное количество бараков, плацов, земляных укреплений, где Гитлер перед нападением содержал и обучал примерно полмиллиона солдат. Наши самолеты там не летали. А с немецкими самолетами, которые залетали на нашу территорию, мы должны были поступать сугубо по-джентльменски: полагать, что они сбиваются с курса, ошибаются и блудят. Мы должны были указывать им в сторону границы и вежливо предлагать лечь на правильный курс.

15 июня 1941 года я на самолете «И-153» — «Чайка» в первой половине дня совершал полет с радиостанцией ИР-4, недавно установленной на наших самолетах. Мне предстояло поддерживать связь с Васильковским аэродромом, опытным путем устанавливая ее надежность в работе. Надежность была следующей: в моем самолете было девять цилиндров, в которых имелось восемнадцать свечей, по которым постоянно проскакивал электрический разряд для зажигания горючей смеси. Так вот: я очень редко слышал, какие команды мне подавали с Васильковского аэродрома, зато электрические разряды, проскакивающие по свечам, с высокой надежностью отдавались в моих ушах ужасной какофонией. Голова буквально разламывалась.

И вот, барражируя над Лысой горой, что расположилась в районе Выставки Достижений Народного Хозяйства, ближе к Днепру, я, порхая среди облаков, вдруг увидел, на высоте 4 тысячи метров, самый настоящий германский самолет «Юнкерс-88», прежде знакомый мне только по картинкам, который занимался делом: вел аэрофотосъемку в разрывах между облаками. Машина была темно-коричневого цвета, украшена черно-белыми крестами и свастикой на хвосте. В моем самолете был боезапас: четыре ящика по 800 патронов, правда, ленты не были заправлены в пулеметы. Да и что толку — у нас был строжайший приказ — не стрелять, чтобы не нарваться на «провокацию». Я сблизился с германским бомбардировщиком, шедшим на Запад курсом в 270 градусов до 50 метров. Ловким маневром немец ушел от меня, нырнув в облака. Я совершил небольшой полукруг и вынырнул снова возле него. Стрелок под стеклянным колпаком на фюзеляже навел на меня, как мне показалось, крупнокалиберный пулемет и прицелился, видимо, вел съемку из кинопулемета. Немцы готовились к войне основательно. Летчик в кожаном шлеме и очках помахал мне рукой, сидя за стеклянным решетчатым колпаком, а потом прибавил газу. Буквально через несколько секунд я стал отставать от «Юнкерса», а скоро и совсем остался далеко позади. Уже в районе Боярки, километров через десять, я почти потерял его из вида. Из этого следовал вывод, что если моя скорость равнялась 360 километрам в час, то «Юнкерс» уходил от меня со скоростью километров 450. Повторялась китайская история. Да плюс ко всему, на наших бипланах нельзя было пикировать — при большой нагрузке воздушного потока верхняя часть плоскости расшивалась и разваливалась, как сноп соломы. Приземлившись, я доложил об увиденном в штаб 36-й истребительно-авиационной дивизии, которой командовал полковник Зеленцов.