На обратном пути мы поднялись по узенькой улочке на холм, поросший деревьями. На его вершине стояла круг­лая, примерно двадцатиметровой высоты башня. Над нею кружились с резкими криками грифы, словно готовясь напасть на нас. Стало как-то не по себе.

— Эти башни принадлежат парсам — огнепоклонникам, — пояснил архиепископ Матхи. — Они называются башнями молчания, хотя здесь все время кричат хищные грифы. Пар­сы приносят в башни тела умерших, раздевают покойников, ломают им кости и оставляют здесь, дабы мертвые спокойно отдыхали. Вот тогда-то грифы и набрасываются на них, раз­рывая и расклевывая тела.

— Почему же их не хоронят в земле? — спросил я архие­пископа.

— Чтобы человеческое тело не оскверняло землю, а душе легче было с ним расстаться. Так считают парсы.

Во время осмотра города я обратил внимание, что он рас­положен на островах, соединенных между собой насыпными дамбами и мостиками, напоминающими любимую мною Ве­нецию. Но вот архитектура была совершенно другая. Зда­ния были украшены различными резными и лепными фигу­рами, башенками. Многие из них имели балконы, лоджии, колонны.

Вечером мы долго беседовали с архиепископом. Он сказал нам, что в Бомбее насчитывается 23 католических храма, 90 му­сульманских мечетей, 100 индуистских храмов. Кроме того, в городе проживают буддисты, протестанты, джайнисты, пред­ставители других религий, и все они имеют свои храмы.

На прощание архиепископ одел нам на шею кресты миссионеров и пожелал успеха в создании новых многочис­ленных католических приходов.

Я был очень взволнован новыми впечатлениями, поже­ланиями и наставлениями Матхи. Я чувствовал, что наступа­ют большие события в моей жизни, понимал, какая громад­ная ответственность ложится на меня.

Из Бомбея мы отправились поездом в Калькутту. Билеты нам взяли в вагон первого класса. Кроме нас в вагоне ехал магараджа, несколько индус­ских купцов и английских чиновников. Магарад­жа был одет в длинный, расшитый золотом каф­тан со стоячим воротником, голову его украшал такого же цвета тюрбан из тончайшего шелка с большим бриллиантом.

Купцы были в белых тюрбанах и таких же кафтанах, пере­поясанных шелковыми дхоти [19] . На англичанах - серые евро­пейские костюмы. Только мы выделялись своими черными сутанами.

В вагоне царила тишина. Индусы, как, впрочем, и англи­чане, держались с достоинством и почти не разговаривали между собой. Мы тоже не смели заговорить с ними и сидели, забившись в угол, рассматривая сквозь запыленные окна незнакомую своеобразную природу. Проплывали лимонные, апельсиновые рощи, большие чайные и кофейные планта­ции, неоглядные хлопковые поля. Поражали воображение веерные и громадные финиковые пальмы. А конца дороги все не видно. Станция сменяла станцию, на некоторых из них мы подолгу стояли. Так мы ехали несколько дней.

Наконец Калькутта. Пересев в автобус, мы покатили сперва вдоль долины Ганга, а затем вдоль реки Брахмапут-ра В этих краях стали чаще попадаться квадраты рисовых полей, покрытые водой. Выше их росли тутовые деревья, виноград, грецкий орех. Мы видели также следы недавнего урагана: разрушенные дома, рухнувшие мосты. Казалось, что этому путешествию не будет конца.

Мы вздохнули с облегчением, когда достигли города Шиллонга. Он расположен почти у самого подножия Гимала­ев. На севере, упираясь в небо, белели островерхие гигант­ские горы, вокруг толпились хребты поменьше. Их проре­зали долины быстрых рек.

Католическая миссия находилась почти в центре города. Здесь возвышалось большое здание кафедрального собора, рядом с ним философско-теологический институт, детский приют, несколько воскресных ораторий для городской мо­лодежи. Всю территорию миссии окружала высокая камен­ная стена с навесами, дававшими укрытие от палящих сол­нечных лучей.

Встречал нас весь здешний отряд миссионеров, одетых в белые сутаны и широкополые шляпы. Многие из них были худы, с изможденными бородатыми лицами. Миссионеры радушно приветствовали нас, спрашивали, что нового в Ев­ропе, как поживают в Турине монахи-салезианцы. Мы ста­рались на все дать исчерпывающие ответы, не желая пока­зать, что многого и сами не знаем.

Среди мессионеров я заметил литовца, которого не раз встречал в семинарии, профессора Юозаса Густаса. Семина­ристы утверждали, что это умный, высокообразованный человек. Густас окончил философско-теологическии факуль­тет в Турине и духовную академию в Риме, где получил уче­ную степень лиценциата. В семинарии я не осмеливался даже здороваться с ним. Здесь же мы бросились друг к другу и долго стояли обнявшись. Потом беседовали по-литовски, и только о Литве.

Я поразился, что Густас, который был довольно крупным мужчиной, склонным к полноте, за несколько лет, проведен­ных в Индии, как-то усох и словно бы постарел. Неужели его так изнурила непривычная жара? Что же останется от меня, такого худого? Превращусь, чего доброго, в скелет... Смогу ли выдержать?