— Но ведь они голые! — повторял я возмущенно.

— А откуда им раздобыть одежду, если они даже не в состоянии заработать себе на пропитание и вечно голодают? Да и в церковь они приходят только потому, что я раздаю им иногда по горсточке риса. Тяжкая у них доля.

Я знал, что шудры не имеют права есть в присутствии брахманов, пить из колодцев людей зажиточных. Они обя­заны всегда держаться в стороне от других каст, их дети не имеют права учиться, заниматься каким-либо ремеслом. Однако я и представить себе не мог, что шудры так бедны. Мне их стало очень жалко.

— В следующее воскресенье надо будет пригласить их вместе с вайшьями, — предложил я Фасати. — Это будет по-христиански, как учит святое евангелие.

— Я это пробовал, — признался миссионер, — да только ничего не вышло. И одни и другие разбежались. Брахманы пожаловались архиепископу, что я нарушаю закон каст. Если бы архиепископ не перевел меня из той миссии, где я это затеял, брахманы потребовали бы вовсе отстранить меня от миссионерской деятельности. Да и в этой церкви как только я впустил в нее шудров, хотя и после богослужения, вайшьи потребовали «очистить» храм раствором коровьего навоза. Правда, сейчас они уже попривыкли.

— Выходит, что евангелие подействовало на них?..

— Выходит, что да. Но разве так уж важно слово еван­гелия? !

— А что?..

— Главное — это уравнять шудров с другими кастами. Необходимо добиться того, чтобы и их дети могли учиться. Теперь же шудры считаются самыми что ни на есть ничтож­ными и темными людьми. Кроме того, они, дескать, все лен­тяи, лжецы, озлобленные и сварливые. Шудры — воплощение всего дурного. На самом же деле они всего лишь необразо­ванные, отсталые и вечно преследуемые, словно бродячие собаки, люди. Участь их воистину ужасна.

Я подошел к алтарю, зажег свечи, поправил цветы. Но на этих голых людей все равно не смел глядеть.

Закончив богослужение для шудров, Фасати произнес проповедь. Но содержание ее было совсем не христианским. Он наставлял шудров не мириться со своей участью, не усту­пать вайшьям, работодателям, требовать большего вознаграж­дения за работу, сокращения рабочего дня, добиваться того, чтобы хоть один ребенок в семье мог посещать школу миссии и обучаться грамоте.

Я не разобрался в замыслах миссионера Фасати, но его наставления мне импонировали. Более того, он растрогал меня, когда после богослужения стал раздавать женщинам, пришедшим в церковь с детьми, рис. Женщины, получившие несколько горсточек риса, становились перед миссионером на колени и целовали, словно у какого-то святого, край его рясы.

— Горсточка риса — это не заманивание в церковь, — по­яснял он мне. Это только пример их угнетателям. Конечно, брахманам не нравится, что я раздаю рис. Они даже преду­предили меня, чтобы я не подстрекал шудров. Но вообще-то запретить мне это делать они не могут, так как боятся воз­мущения неприкасаемых.

— Подаяние — это по-христиански, — поддержал я Фа­сати.

После второго богослужения мы вышли из церкви. К Фа­сати подошла красивая индуска в оранжевом сари. В носу у нее блестела золотая серьга, руки украшало несколько золотых браслетов, на пальцах сверкали кольца. Видимо, она принадлежала к высшей касте. С собою она привела совершенно голого, худенького мальчика лет десяти.

— Ночью его мать растерзал тигр, — сказала она на бен­гальском языке. — Возьмите сироту в приют. Я из комитета благотворительности.

Фасати оглядел мальчика и спросил:

— А отец его где?

— Он погиб во время урагана.

— Так, может, родственники заберут мальчонку?

— Какие там родственники — шудры! Они сами голодают, а у вас он будет сыт, да и обучится грамоте...

— Принять примем. Но как же так — совсем без одежды? А вы не смогли бы что-нибудь дать? У нас в миссии сейчас ничего нет.

Индуска посмотрела на сироту с некоторым удивлением и вместе с тем презрительно:

— Он недостоин носить одежду. Ведь это шудр.

Фасати взял мальчика за руку, но тот вырвал ее и, плача, попытался убежать. Мы помчались вдогонку. Я догнал маль­чика, взял на руки, и, крепко прижав к себе, понес в миссию.

«Вот таким же путем мог очутиться в салезианской кон­грегации и Сингх, — подумал я. — Зря он ушел из монастыря. Здесь, в миссии, вместе с нами он мог бы помочь здешним беднякам бороться против унижения и страшной нищеты».

Когда женщина ушла, Фасати вдруг спохватился:

— Мы ведь не спросили ее, в какой деревне объявился тигр-людоед, — и обратился ко мне: — Присмотри за мальчи­ком, а я отыщу женщину и расспрошу ее, где произошло несчастье. Мы отправимся туда и устроим облаву на хищника.

Пытаясь успокоить мальчонку, я достал привезенные из Италии конфеты и протянул их сироте. Тот удивленно по­смотрел на конфеты, потом схватил их и запихал себе в рот. Прожевав конфеты, мальчик стал просительно смотреть на меня, не дам ли ему еще. Я обнял его и прижал к себе. Он сидел тихонько. Как мало нужно, чтобы подкупить голод­ного ребенка. Но все же во что одеть несчастного?