Говорили мало и о всякой ерунде. О работе, о проблемах со спиной, о зубах, о стоимости услуг стоматолога в столице и в провинции, о машине, которую Шарль собирался купить, о лучших местных автосалонах, торгующих подержанными авто, о ценах на парковку у вокзала, а еще о той трещине на лестничной клетке… И что об этом сказал эксперт, и об образце письма в страховое агентство, которое Шарль ему передаст.

Ни тому, ни другому, совершенно очевидно, не хотелось эксгумировать ничего, кроме тела той, которая так их любила.

И все же, в какой-то момент, конечно, не смогли без него обойтись, потому что именно он всегда веселил их и снимал напряжение, – заговорили о Нуну.

Нет. Не то, чтобы вспомнили его. Скорее ощутили его присутствие. Жизненную силу, бодрость этого маленького человечка, увешанного побрякушками, который всегда приносил им к школе булочки с шоколадом:

– Нуну… Достал ты нас с этими булочками… Принеси в следующий раз что-нибудь еще, а?

– А как же традиция, зайки мои? Традиция! – отвечал он, смахивая с них крошки. – Если я принесу вам что-нибудь другое, вы меня, в конце концов, забудете, а так, вот увидите, я оставлю вам крошки на всю оставшуюся жизнь!

Теперь они это видели.

– Надо как-нибудь съездить к нему с детьми, – оживился Алексис.

– Пфф… – фыркнул Шарль нарочито (плохой из него актер), да ты хоть знаешь, где он?

– Нет… Но можно спросить у…

– У кого? – возразил он безнадежным тоном. – В Обществе Старых Гомиков?

– Как же его звали, этого…

– Жижи Рубироза.

– Черт, именно… Ты его помнишь?

– Как раз нет. Все пытался вспомнить с тех пор, к чил твое письмо, и вот только сейчас всплыло.

– А самого-то… Ты знаешь его настоящее имя?

– Никогда не знал…

– Жижи… – задумчиво прошептал Алексис, – Жижи Рубироза…

– Да, Жижи Рубироза, добрый приятель Орланды Маршалл и Креветки Жаки…

– И как ты все это помнишь?

– Я ничего не забываю. Увы. Молчание,

– Ну… Из того, что не следует забывать… Молчание.

– Шарль… – прошептал бывший наркоман.

– Помолчи.

– И все же мы должны об этом поговорить…

– О'кей, но как-нибудь в другой раз, ладно? Каждому свой черед… Вечно вы, Ле Мены, – принял раздраженный вид, – достаете со своими психодрамами! Вот уже сорок лет терплю! Разве у живых нет права на покой?!

Потянулся за своим портфелем. Секунду на раздумье, положил его перед собой, достал папки и продемонстрировал Анук, опираясь на нее же, что вот, «как видишь, я не изменился, я все тот же молодой иностранец»,[353] который и в том же духе.

Нуну пришел бы в восторг от такой песни…

А все эти принципы, правила и инструкции «можно как мертвые листья сгрести лопатой… Воспоминания и сожаления тоже… И жизнь разлучает тех, кто… на-на-на… Потихоньку, бесшумно…»

У Коры Вокер это выходило по-другому. Нуну ее хорошо знал…[354]

– Что ты там напеваешь?

– Чепуху всякую.

Они приехали в Марзере около часа дня. Алексис пригласил служащих похоронного бюро пообедать в бакалею-бистро.

Те колебались. Спешат они, да и товар на солнце оставлять не любят.

– Да ладно вам… По-быстрому… – настаивал он.

– Ну, хоть червячка заморить, – усмехнулся Шарль.

И расхохотались, словно молодые оболтусы, какими они и оставались.

Допив пиво, занялись делом.

Когда она снова оказалась в прохладе, Алексис подошел к яме, остановился, опустил голову и…

– Мсье, пожалуйста, не могли бы вы посторониться? – прервали его,

– В чем дело?

– Слушайте, нас уже и правда время поджимает… Так что давайте сразу второго, а потом вы сможете поклониться вашим могилкам…

– Второго – это кого? – вздрогнул он.

– Ну как же… Второго…

Повернулся и обнаружил еще один гроб на треножнике перед могилой семьи Вантон-Маршанбёф, снова вздрогнул и заметил улыбку на лице своего приятеля:

– А… Это кто?

– Ну… Пораскинь мозгами… Ты что не видишь боа и розовые оборки на ручках?

Алексис сорвался, расплакался, и Шарлю пришлось долго его успокаивать.

– Как… как ты это сделал? – запинаясь, бормотал он, пока гробовых дел мастера складывали свои инструменты.